Мне не нравится, какой оборот принимает наш разговор. Она словно упрекает меня, а я не хочу думать о причинах.

– Предупреждала, – не спорю я. – Возможно, будь ты более убедительна, добавив несколько весомых аргументов, я бы внял предупреждениям.

– Ты издеваешься? – жалобно шепчет она.

– А ты? – Я не просто зол, я в бешенстве, но срываться на неё не имею права. – Что-то не клеится разговор, да, Арин? Давай начнём сначала. Знаешь, какие у меня остались последние воспоминания о наших отношениях?

– Нет, не знаю. Наверно, как ты бросил меня, едва узнав, что я смертельно больна?

Я игнорирую её горькую правду, ведь у меня есть своя.

– Я помню, как моя любимая женщина, стоя рядом со мной в уборной в Копенгагене, глядя прямо мне в глаза, сказала, что больше всего на свете хотела бы родить мне ребёнка. Помню, как этой женщине было невыносимо плохо. Помню, как она уговорила меня отпустить её с дочерью в Москву. Помню, как писала мне сообщения, а потом перестала. Помню, как сейчас, тридцать часов ада, когда я не понимал, что с тобой и куда ты пропала. – Я беру её за руку. – Я приехал к тебе. Дверь мне открыла твоя мама. Она посмотрела мне в глаза и сказала, что ты, Арина, вернулась к своему мужу. Что ты вернулась к нему, едва сойдя с самолёта. Что ты бросила меня, чтобы быть с ним. Помню, как сидел в твоём грёбаном подъезде и звонил тебе. Помню, как твой муж снял трубку и сказал, что тебе нет до меня дела, чтобы я оставил тебя в покое и проваливал в свой сраный Питер. Помню, как задыхался от боли и всё никак не мог понять: почему моя любимая, моя любящая женщина так поступила со мной, за что она искромсала моё сердце, как так получилось и где я успел облажаться. Каждый день помню. Каждый долбанный день! Три сраных месяца, Арин, на стенку лез! А вчера Катюша Никитке позвонила.

– Что ж, это всё объясняет, – устало вздыхает она.

Я поджимаю губы, чтобы не вспылить.

– Это не объясняет главного, Арина Сергеевна. – многозначительно смотрю на неё.

– Мама сказала, что ты приезжал, но не вынес такого непомерного груза ответственности. Проще говоря, развернулся и ушёл, как только она тебе сообщила мой диагноз.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– То, что тебя тоже обманули, я уже понял. – Быстро целую её руку. – Почему ты ничего не сказала мне? Ведь ты знала о диагнозе давно. У меня в голове такое не укладывается, как моя умная, сознательная, любимая Арина Сергеевна спокойно разъезжала по Европе...

– Тебе нужна была бы умирающая любовница? – задаёт резонный вопрос.

– Я бы предпочёл, чтобы ты позволила мне решать изначально, а не поставила в такие условия, когда я вынужден сидеть рядом с койкой умирающей женщины, которую люблю всем сердцем, без которой не мыслю своего существования.

– Поэтому и просила, чтобы не влюблялся, – горько усмехается она. – Занимались бы сексом пару месяцев... Ты бы даже не заметил, что однажды я перестала бы отвечать тебе.

– Арин, это невозможно. Просто невозможно. Лишь в той версии вселенной, где я никогда бы не знал о твоём существовании. Только так я мог не заметить, что ты пропала с моих радаров. При любом другом раскладе я неизбежно влюбился бы именно в тебя.

– Теперь ты жалеешь? – тихо спрашивает она.

– Конечно, я жалею, Арина. – импульсивно бросаю ей. – Не могу даже передать тебе, до какой степени я жалею, что ты забрала у нас три долбанных месяца! Жалею, что столько времени упущено безвозвратно! Жалею, что ты даже не задумалась о моих чувствах, когда единолично приняла решение умереть на этой койке!

– Я люблю тебя, Игорь, – еле слышно шепчет она. – Ты заслуживаешь большего, чем сидеть рядом с умирающей женщиной. Я никогда не желала тебе такого.