Бессознательное толкование – еще один, наряду со смещением и сгущением, механизм работы сновидения. Фрейд называет его вторичной переработкой [sekunddre Bearbeitung], В каком смысле переработка вторичная? Она вторичная в отношении первичных процессов – сгущения и смещения. Переработка организует работу сновидения и заключается в придании содержанию связности. Несмотря на то, что это – бессознательное толкование, оно все же – толкование, то есть процесс смыслообразования, процедура, приближающаяся к сознанию.
Вторичная переработка сбивает сновидца с пути, подтверждая логические и рациональные предвкушения его бодрствующего сознания. В результате получается, как говорит Фрейд, что чем более ясным и связным представляется сновидение, тем более оно обманчиво. Не до абсурда неразборчивая, а ясная и понятная форма вводит в заблуждение. Иначе говоря, ясность – это, вполне вероятно, предельное искажение.
Вторичная переработка подобна такой интеллектуальной деятельности как бредообразование. Она – пример систематизации. Откуда и фрейдовская идея системы, к которой он одновременно и обращается, называя сознание-восприятие, предсознательное и бессознательное системами, и опасается, понимая паранойяльность этого пути. Бессознательное толкование указывает на непереносимость для работы психического дыр и пустот. Работа эта вполне философская – штопать мир и ставить на него заплатки. Этой философии Фрейд и стремится избежать, потому и можно сказать, что он «обнаруживает не столько любовь к мудрости, сколько страх перед ней – фобософию» [5:44]. Опасения здесь более чем оправданы. Лакан их не просто подтверждает, но обосновывает: знание в основании своем нарциссично, паранойяльно, зеркально. Оно не столько знание [connaissance], сколько совместное с другим, двойником заблуждение, непризнавание [meconnaissance]. Вот почему Фрейд против проникновения в психоанализ таких идей, как система, полнота, мировоззрение! Вот почему полнота, целостность, завершенность сразу же указывают Лакану на нарциссическую конструкцию. Вот почему он говорит о нехватках, зияниях, пустотах. Вот почему вводит категорию не-всё [pas-toute].
Связывающие, скрепляющие, восполняющие процедуры вторичной переработки скрадывают расщелины и отверстия, перебрасывают мосты между кажущимися бессвязными мыслями. Вторичная переработка не столько одна из форм работы сновидения, сколько признак систематического мышления, систематичности мышления вообще. В этой операции – обещание пробуждения собственного я, организатора системы и вдохновителя иллюзии связности всего со всем. Здесь зона паранойяльного контроля.
Собственное я, такое рассеянное
Собственное я отступает на второй план. Воображаемое я рассеивается. Говорит бессознательное.
«С момента, когда Фрейд вступает в разговор, визуальное поле сужается. Он берет Ирму за руку и начинает делать ей упреки, обвинять ее. Это ты виновата, если бы ты меня слушала, все бы шло хорошо. Ирма, со своей стороны, отвечает ему: Ты представления не имеешь, как мне больно здесь, и тут, и еще вот здесь – в горле, в животе, в желудке…» [17:220].
Что предшествует этому разговору? Постановка сцены. И вот занавес поднимается: «Большой зал – много гостей, которых мы принимаем. Среди них Ирма». И тотчас, по свидетельству Лакана, «визуальное поле сужается». Все разговоры, споры, упреки происходят на фоне сопротивления, причем «сопротивления не только тому, что Фрейд предлагает, но и осмотру» [17:220]. Это можно понимать и как метафору перехода Фрейда от медицинского дискурса (осмотр) к дискурсу психоаналитическому (выслушивание), и как сопротивление регистру воображаемого. Вместо сопротивления собственного я действует сопротивление собственному я
«Во сне я ведет себя иначе, нежели в состоянии бодрствования… во сне происходит отступление и вбирание либидо внутрь я. И по мере того, как это происходит, сопротивления его – я говорю о сопротивлении собственного я, о сопротивлении, связанном с я, которое составляет лишь малую часть сопротивления вообще, – можно миновать, через них можно проникнуть или просочиться, а сами условия, в которых возникает такой представляющийся нам непрерывным феномен, как последовательность дискурса, оказываются измененными. И о чем же еще идет речь в этих двух главах, как не о том, что дискурс сновидения согласован с дискурсом бодрствования? Фрейд постоянно поверяет их друг другом» [17:188-9].
Дискурс субъекта бессознательного непрерывен. Здесь вновь, еще с одной стороны, подходим мы к тому, что реальность сновидения и бодрственная реальность неразрывно связаны, что именно в логике бессознательного между ними нет ни разрыва, ни тем более противопоставления.
Если в первом акте действуют Фрейд и Ирма и можно говорить о «присутствии» его «я», то после столкновения с предельным взглядом глотки происходит невероятная трансформация: «Фрейда больше нет, нет больше никого, кто мог бы сказать я. Это и есть тот момент, который я назвал входом шута, потому что субъекты, к которым апеллирует Фрейд, играют именно эту роль» [17:235]. Приближение реального подводит к тому, что, как говорит Лакан, «становимся мы свидетелями этого воображаемого разложения, являющего собой не что иное, как обнаружение обычных составляющих восприятия» [17:238]. Воспринимаемая, воображаемая картина, реальность самого сновидения распадается, а это, можно сказать, чистое, незамутненное галлюцинаторное восприятие – «целостное соотношение с представляющейся человеку картиной, в одном из уголков которой – а то и в нескольких сразу – он обязательно обнаруживает самого себя» [17:238]. Автограф всегда уже на картине.
Обнаружение себя – и «есть» «центральное» звено, связующее две реальности, центрирующее иллюзии. Лакан, говоря о собственном я [moi], порой саркастически переходит с психоаналитического языка на язык эго-психологии, подчеркивая, насколько прочен этот бастион человеческой мысли, насколько цепкой иллюзией является собственность я:
«В самом сновидении Фрейд демонстрирует себя таким, каков он есть, и эго его находится вполне на уровне эго бодрствующего. В качестве психотерапевта он открыто обсуждает с Ирмой ее симптомы <…> Если бы Фрейд всякий раз, говоря с Ирмой наяву, анализировал ее поведение, ответы, эмоции, эффекты переноса, он тоже пришел бы к выводу, что за Ирмой стоят как его собственная жена, бывшая Ирме близкой подругой, так и другая молодая соблазнительная женщина в его окружении, в качестве пациентки, по сравнению с Ирмой, куда более интересная» [17:221–222].
Первый акт сновидения завершается не исчезновением, а именно рассеиванием собственного я. Его место занимают другие, гротескные, шутовские фигуры призраков собственного я. Первый акт, разрешающийся распадом воображаемой ткани на грани реального глотки Ирмы и призывом на помощь друга, Брейера, приводит, по словам Лакана, к тому, что Фрейд превращается в «толпу». И это не просто множество каких-то людей. Это – спектр Фрейда, «толпа фрейдовская», или иначе – «вмешательство субъектов [I’immixtion des sujets]». [17:229]. Что это значит? Во-первых, то, что на сцене появляются другие, друзья, и вмешиваются в отношения Фрейда с Ирмой. Во-вторых, «бессознательный феномен, разворачивающийся в символической плоскости и потому по отношению к эго обязательно смещенный, всегда протекает между двумя субъектами…» [17:229].
Речь в сновидении «Об инъекции Ирме» буквально, подчеркивает Лакан, идет «о спектральном разложении функции я [ипе decomposition spectrale de la function du moi]. Этих я появляется на наших глазах целый ряд [la serie des moi]. Дело в том, что я [moi] как раз и представляет собой ряд идентификаций, каждая из которых послужила для субъекта в соответствующий исторический момент его жизни ориентиром» [17:236]. И спустя момент Лакан добавляет, что «это спектральное разложение является разложением воображаемым» [17:237].
Второй акт сновидения «обнаруживает как раз те фундаментальные составляющие воспринимаемого мира, из которых складываются нарциссические отношения. Объект всегда организован в той или иной степени как образ тела субъекта. В картине восприятия всегда скрывается отражение субъекта, его зеркальный образ – именно он и придает этой картине ее особое качество, ее инерцию» [17:239].
Вмешательство субъектов создает многоличностное собственное я, или многоликого, многоголового субъекта-поликефала [le sujet polycephale], как называет его Лакан. Причем, парадокс заключается в том, что много голов буквально ведет к утрате головы, к безголовости:
«Субъект, преображенный в поликефала, приобретает черты акефала, субъекта обезглавленного. Если существует образ, который мог бы воплотить в себе фрейдовское представление о бессознательном, то это, разумеется, и есть образ субъекта-акефала, субъекта обезглавленного – субъекта, у которого нет больше эго, субъекта за пределами эго, субъекта, смещенного по отношению к эго, не имеющего в нем части, но при всем том субъекта говорящего, ибо именно он внушает действующим во сне персонажам те лишенные смысла речи, в бессмысленном характере которых и кроется как раз источник их смысла» [17:240].
Безликое, безголовое собственное я и оборачивается субъектом бессознательного. Собственное я как призрак целостности, связности [zusammenhangenden Ich15] распускается в сновидении, мираж единства [mirage d’une unite] рассеивается. И обнаруживается кружащая вокруг оставшейся пустоты метель означающих, представляющих субъекта другим означающим. Именно они и придают видимость, или, как говорит Лакан, устойчивость воображаемой картине. Завершение второго акта обнажает два контура одного предела – афанизиса субъекта и возврат научного реального: «В сновидении этом налицо признание того, что за неким пределом субъект неизбежно выступает как акефальный, обезглавленный. На этот предел и указывают буквы AZ в формуле триметиламина. Именно здесь и находится в этот момент я [je] субъекта» [17:243]. Когда «гидра потеряла все свои головы, голос, который теперь ничей, выводит формулу триметиламина как окончательное, всему подводящее итог слово. И все, что слово это хочет сказать, сводится к тому, что оно не что иное, как слово» [17:243].
Бессознательное субъекта – «потустороннее по отношению к любому субъекту» [17:227]. Сновидение «Об инъекции Ирме», как настойчиво повторяет Лакан вслед за Фрейдом, служит ярким свидетельством несовпадения собственного я, так называемого эго сновидца и бессознательного. Бессознательное