Странное ощущение: я в «Минерве», сама по себе. Не то чтобы одна, это я помню, но ощущение такое, будто я у себя дома. Наконец-то на своем месте. Меня больше не пожирают заживо, а окутывают коконом и оберегают.

В кухне я достаю из морозилки контейнер с овощным супом, приготовленным Маргарет, и размораживаю его на плите. Подумываю, не съесть ли тарелочку, но мне не до еды. В суп я добавляю еще одну дозу. Это средство не яд, от него она не умрет. Всего лишь расслабится. Быстрее уснет. Флунитразепам. Из той же группы препаратов, что и диазепам, которым пичкала меня Стелла Паркер. Я достаю из кармана нож для фруктов, режу яблоко, выкладываю ломтики на тарелку. Нож до сих пор безупречно острый. Его берегли все эти годы. Я нагружаю поднос и несу его наверх, а возле двери ставлю на пол, чтобы отпереть ее.

Когда я вхожу, в постели ее нет. Она оказывается в ванной. Должно быть, доползла туда на руках, цепляясь за ковер, потому что с трудом верится, что ей хватило сил проделать такой путь ногами. На полу повсюду осколки стекла, и я вижу, что она разбила окно симпатичной табуреткой, на которой обычно стоит цветок в горшке. Повсюду рассыпана земля, бедный папоротник лежит набоку и выглядит почти так же жалко, как Мина, которая дрожит, скорчившись на боку возле ванны. Я присаживаюсь рядом с ней. Ее глаза открыты, но на меня она старается не смотреть. Тем не менее я помогаю ей приподняться, подхватываю под руки, ставлю на ноги и волоку в постель. Думаю, не переодеть ли ее в ночную рубашку, но не вижу в этом смысла. Вместо этого просто усаживаю ее, как куклу, прислонив к подушкам.

– Вот. – Я ставлю поднос ей на колени.

Она слишком слаба, чтобы держать в руках ложку, и я кормлю ее, как малое дитя. Одну ложку, еще одну.

– Это домашний овощной суп, его приготовила Маргарет. Утром она будет здесь. Маргарет вас и найдет, – объясняю я.

Она отворачивается, отказываясь от очередной ложки. С яблоком ей определенно не справиться, но я на всякий случай ставлю тарелку рядом с ней. Голова у нее клонится вниз, еле держится на шее, я отставляю поднос и присаживаюсь на край постели. Я могла бы сделать с ней что угодно, но пока хочу просто поговорить.

– Вы бывали в лесу Суэйнстон, Мина? – Вопрос риторический. – Я – да. Там прекрасно. По крайней мере, было в тот день, когда я туда ездила. Светило солнце, я забрела глубоко, в самую чащу. Был полдень, солнце сияло вовсю, но, посмотрев вверх, я не увидела его из-за деревьев и помню, как холодно мне стало. Я подумала, что это, должно быть, то самое место. Наверное, тут с ним все и случилось. Я задрожала, совсем как на суде, когда услышала, что Джон Фрейзер покончил с собой.

В то время, через неделю после суда, мне было совсем худо, я ни в чем больше не видела смысла. Я стояла, глядя вверх, на деревья, и мне казалось, что я слышу эхо выстрела, похожее на громкий удар кнута. Я закрыла глаза и поверила, что это ружье Джона Фрейзера. Я перенеслась в прошлое и увидела, как он положил подбородок на дуло и нажал спусковой крючок. Воспоминания об этом, застрявшие в лесу, повторялись вновь и вновь. Я видела, как разлетелись с тревожным щебетом птицы, а потом вернулись и заскакали вокруг его тела, как обычно делают пернатые, поблескивая любопытными глазками.

Я видела эту картину так отчетливо, что мне захотелось воссоздать ее для Мины. Чтобы и она ощутила тот же стыд, который охватил меня. К тому времени я уже прочитала ту самую заметку в местной газете – несколько сухих строк о смерти старика.

– Вы знали, что отец Джона Фрейзера, Малкольм, переселился сюда из Шотландии еще в войну? Он купил земельный участок в Кенте и занялся фермерством, стал создавать дело, чтобы потом передать его сыну. При Джоне компания «Фрейзер» разрослась, потом за дело взялся Клиффорд. Клиффорд был хорошим фермером, Мина. При нем дело процветало. Он действительно вкладывал в эту ферму всю свою душу.

У Клиффорда трое сыновей. Ферма предназначалась им в наследство. Она была их будущим, а потом явились вы и отняли его. Жаль, что вас не было со мной в тот день, Мина. Если бы вы почувствовали то же, что и я, возможно, что-то шевельнулось бы в вас, пробудило угрызения совести. И тогда вы могли бы хоть что-то исправить. – Я смотрю на нее. Глаза у нее закрыты, но я настойчиво продолжаю: – В лес Суэйнстон я взяла с собой веревку. Хотела повеситься. Чтобы мое тело нашли на том же месте, что и тело Джона Фрейзера. И чтобы установили связь – между ним, мной и вами. Как я была зла из-за того, что вас нет рядом и вы не видите то, что вижу я! Это и заставило меня покинуть лес и вернуться домой. Моя злость на ваше отсутствие. Вот что с тех пор двигало мной.

Я щиплю ее за руку, сжимаю пальцами, скручиваю ее кожу. Она сидит не шелохнувшись. Ничего не чувствует.