Она стреляет взглядом во флешку у меня в руке. Как бы она не поняла и это. Не догадалась, что на ней ничего нет. Я прячу флешку в карман, она стукается о лезвие фруктового ножа. Смотрю, как растет ее уверенность в себе, – а у меня ее, наоборот, становится меньше. Мина снова берется за распечатку.
– Доброе утро, Руперт… – жизнерадостность в ее голосе фальшива. – Я тут подумала о наших бывших поставщиках. Мне не нравится, как мы с ними обошлись… бла-бла-бла… – Она комкает мою распечатку и швыряет ее в мусорную корзину. – Ну, знаете, Кристина! Неужели вы всерьез считали, что я соглашусь? Последую вашим инструкциям? Это же публичное признание вины, а такого не будет никогда. – Я молчу, она смотрит на меня как на слабоумную. – Это бизнес. Он так устроен. Да, я вытеснила с рынка эти фермы, и да, я купила их землю. Это была удачная сделка, которая принесла солидную прибыль. И никаких налогов. Никаких нарушений закона: в моих методах ведения бизнеса нет ничего незаконного.
– Вы лгали в суде. Вы лжесвидетельствовали. В газете написали правду.
Она подается ко мне, смотрит мне в лицо, и я вижу, как в ее глазах сквозь голубизну проступает цвет стали.
– Да. Но это значит, что и вы лгали, верно? – Она закидывает ногу на ногу, усаживается поудобнее. – Вы в самом деле считаете, что сами ни в чем не виновны? Что вы бедненькая секретарша, которая просто выполняла свою работу? Кого вы из себя корчите, черт возьми? Робин Гуда хренова? – Она ударяет кулаком по столу. – Вы взломали мой личный счет в банке, и только богу известно, сколько денег присвоили. Так что хватит притворяться, будто хотите поступить по совести. Просто уходите. Если уйдете прямо сейчас, я готова сделать вид, что ничего не произошло.
Она поворачивается в кресле и теперь сидит спиной ко мне – почти, но не совсем. Она всегда так делала, когда отпускала меня, – для меня этот жест служил сигналом покинуть комнату. Я вижу, как она следит за моим отражением в оконном стекле, ожидая, что я встану и уйду.
Я встаю, направляюсь к двери и слышу, как быстро поворачивается кресло: она следит за мной. И не представляет, как я ее презираю. За недостаток воображения и потерю контроля. Я запираю дверь, вынимаю из замка ключ, поворачиваюсь и улыбаюсь.
– Давайте выпьем. Самое время. – Я стучу лезвием фруктового ножа по бокалу, словно собираясь произнести тост.
49
За окном темно, и времени может быть сколько угодно – от половины пятого до девяти. Она понятия не имеет, который час, и наверняка это сбивает ее с толку, хотя мой намек был более чем прозрачен. Время выпить. Могла бы и догадаться, что сейчас около шести.
– Кристина, просто скажите мне, чего вы хотите. – По ее голосу слышно, насколько она измучена.
Вместо ответа я наливаю ей виски со льдом и подавляю зевок: я и сама немного устала, а впереди длинная ночь.
Я подаю ей стакан, и она отпивает большой глоток. Смотрю, как он скатывается вниз внутри ее неестественно гладкой шеи. Она отводит глаза, возможно не выдержав моего пристального взгляда, обмякнув, откидывается на спинку кресла. Я занимаю место на подоконнике, сбрасываю туфли и поджимаю ноги. Кажется, на глаза у нее снова навернулись слезы, хотя она прячет их, разглядывая свой стакан и гоняя в нем ледышки. Мне надо быть начеку. Я всегда была слишком восприимчива к редким минутам слабости Мины. Особенно когда она старалась храбриться, как сейчас. Она поднимает на меня полные слез голубые глаза, но моя жалость к ней недостаточно сильна. Мне жаль ее, но не очень.
– А вы сами разве не будете? – спрашивает она.
– Да, спасибо, почему бы и нет?
Я не двигаюсь, и ей требуется минута, чтобы понять: я хочу, чтобы она меня обслужила. Когда это до нее наконец доходит, она с достоинством идет к шкафчику и выбирает такой же хрустальный стакан, как тот, из которого пьет сама. Льда она кладет недостаточно, виски льет слишком много – собирается напоить меня. Но тут я замечаю, что она и себе готовит такую же щедрую порцию. Она приносит мне стакан, но не касается его своим, как обычно делала. И не произносит никаких «ваше здоровье», так что я делаю это за нее. Я не выпью ни капли, но сомневаюсь, что она это заметит. Фруктовый нож у меня под рукой, лежит на коленях, и она садится на место.
– Я сожалею, Кристина, – спустя некоторое время говорит она.
Бедняжка Мина, это все из-за ее догадок! Она не находит слов, проигрывает в голове всевозможные сценарии. Кажется, на одном из них она и останавливается: главное, говорить что-нибудь, не сидеть молча.
– Не надо было мне так обращаться с вами. Вы же знаете, как я не люблю ругаться. – Взгляд ее голубых глаз ввинчивается в мои, теперь в них нет ни следа слез. – Я понимаю, что вы правы. Насчет поставщиков. Я согласна с вами. Им полагается компенсация. – Она отпивает еще глоток виски. – Уверена, вместе мы что-нибудь придумаем. Знаете, я ведь жалею, что не рассказала вам все сразу. И обязана признаться в этом, даже если вы мне не верите. Дело не только в том, что мы сейчас здесь, при таких обстоятельствах. Я действительно так считаю. Во время судебного процесса я так часто раскаивалась, что не была с вами откровенна! Но к тому времени было уже слишком поздно. Мне казалось, я попала в ловушку. Это было ужасное время для всех нас, Кристина.
А я помню его иначе. У меня затекли ноги, я вытягиваю их, разминаю пальцы, снова надеваю туфли. Она ждет, когда я закончу, потом продолжает: