Я принялась рыться в сумке. Я точно помнила, что он там. Я очень давно им не пользовалась – не возникало необходимости, – но решила, что когда-нибудь он может пригодиться, и оставила у себя. Он – ключ – обнаружился на дне небольшого кармашка, вшитого в подкладку моей сумки, потайного отделения, где я держала обезболивающее, тампоны и тюбики губной помады.
Я замерла, прислушиваясь, и вставила ключ в замочную скважину. Потом убрала руку и снова завертела головой, желая убедиться, что за мной никто не наблюдает. Но я по-прежнему была в коридоре одна.
Поверь, я не собиралась делать ничего дурного. Тогда я не предполагала, к чему все это приведет. Откуда мне было знать? Я вообще не забегала в своих мыслях далеко вперед, когда вспомнила, что у меня должен быть ключ, а потом нашла его.
Хотела бы я сказать, что собиралась занести цветы или, может, оставить красивую открытку со словами примирения. Не хуже было бы уверять, что я решила приготовить им на ужин нечто совершенно особенное.
Но все это была бы ложь – ложь того рода, относительно которой я уже предостерегала тебя, ложь настолько притягательная, что тебя самого так и подмывает в нее поверить.
У меня не было никаких оснований полагать, что не более чем через десять минут Чарльз будет мертв.
Я вошла в квартиру. Наверное, я планировала – и сейчас мне очень важно, чтобы ты знала это, чтобы ты понимала мои намерения, – быстренько осмотреть первый этаж, потом второй, после чего вернуться обратно в коридор и подождать возвращения хозяев. Я не собиралась ничего ни трогать, ни брать, ни задерживаться в квартире надолго.
И уж определенно я не планировала никого убивать.
Я хотела заскочить в кухню. Заглянуть в холодильник. Это позволило бы понять, была я все еще желанной гостьей в этом доме или нет. Если в ящике для зелени нашлась бы клубника, значит Марни ждала меня. А если в морозильнике обнаружилась бы невскрытая упаковка мороженого, то она определенно была на моей стороне. Мороженое она покупала только для меня. Тогда я могла бы сделать вывод, что ничего еще не кончено, что наша дружба не разрушена до основания, что Марни не хочет меня терять.
На каминной полке в гостиной стояли наши совместные фотографии, а недавно Марни поставила на полочку у подножия лестницы новое фото в серебряной рамке, сделанное на свадьбе. Исчезновение снимков было бы для меня плохим знаком. Кроме того, за эти годы в квартире скопились вещи, подаренные мной: фиолетовый зонтик, который обычно стоял у шкафчиков под лестницей, торшер с розовым, украшенным помпончиками абажуром у письменного стола, часы с кукушкой в ванной на первом этаже.
Наверное, я надеялась увидеть нечто такое, что свидетельствовало бы о перемене, происшедшей в отношениях супругов за эти семь дней. Было бы очень приятно, к примеру, обнаружить, что шкаф Чарльза пуст, что там нет ни его одежды, ни туфель, ни деловых костюмов, а с его прикроватной тумбочки исчезли все журналы, закладки и флешки.
Я рисовала в своем воображении, как Марни придет домой, а я к тому моменту уже успею вернуться в коридор и буду ждать ее там. Я сделаю вид, что ни о чем еще не подозреваю, что у меня нет никаких оснований считать, что она предпочла ему меня. И тогда она разрыдается, бросится мне на шею и признается, что всегда чувствовала: он не тот, кто ей нужен, он всегда и во всем хотел ее контролировать, а иногда вел себя слишком холодно, и вообще, какое счастье, что я нашла в себе мужество сказать ей правду!
Но ни подняться на второй этаж, ни заглянуть в шкаф Чарльза мне не довелось. В кухне я тоже не была и морозильник не проверяла. Не смотрела и на каминную полку. До этого дело не дошло.
Глава семнадцатая
Позднее в газетах появились статьи, которые утверждали противоположное. Они в очень обтекаемых выражениях уверяли, что все было искусно подстроено мной, намекая, что я совершила идеальное преступление. Но это вовсе не так.
Я приоткрыла дверь, стараясь производить как можно меньше шума, и, проскользнув в квартиру, обернулась, чтобы в последний раз окинуть коридор взглядом. Не хватало только, чтобы кто-то из соседей увидел меня и потом в ближайшие несколько недель между делом обмолвился о молодой женщине, которая открыла дверь своим ключом и вошла в квартиру. К счастью, в коридоре по-прежнему никого не было. Я быстро прикрыла за собой дверь и накинула цепочку. Это, пожалуй, был единственный мой шаг, в котором присутствовал какой-то расчет. Если бы они вернулись, я могла бы быстро схватить из-под раковины в ванной лейку и притвориться, что я занята поливом цветов. Или, может быть, ринулась бы в кухню ставить чайник, или бросилась складывать выстиранное белье – словом, принялась бы делать что-нибудь полезное, не вызывающее особого протеста, чтобы они не застукали меня, когда я буду рыться в ящиках.
Свет в квартире был выключен. У меня ушло несколько секунд на то, чтобы мои глаза привыкли к темноте. Поэтому я не сразу его увидела. Не сразу заметила, что он лежит на полу у лестницы.
Я шарахнулась от неожиданности и врезалась спиной во входную дверь, больно ударившись ребрами о дверную ручку. От боли я непроизвольно согнулась, сумка соскользнула с моего плеча и упала на пол, звякнув металлической застежкой о деревянные половицы. Я смотрела, как, точно в замедленной съемке, веером разлетаются в разные стороны мои вещи – тюбик помады, кошелек, ключи, – с грохотом приземляясь на пол.
Может, он мертв? При этой мысли меня охватила странная радость, смешанная с возбуждением, будто смерть человеческого существа не была худшей в мире вещью.
Когда я посмотрела на него снова, его глаза были открыты. Он лежал на спине, но его левая лодыжка была вывернута, а плечо выгнуто под неестественным углом. На виске у него темнел запекшийся кровоподтек, а на деревянном полу виднелось небольшое пятнышко винного оттенка. На нем были пижамные штаны, фланелевые, в голубую полоску, и свитер с университетским логотипом. Я никогда еще не видела его одетым так просто.