- Ладно-ладно, лежи. Поправляйся.

Она ушла. Ефрейтор посмотрел на лежавшего у дальней стеночки. Тот по-прежнему молчал, и дышал тихо, едва слышно. Вот к тому доктор почему-то не подходит. Даже странно.

- Земляк! Эй, земляк!

Но ответом было прежнее сопение.

Может, заразный? Но таких, кажется, держат отдельно. Контуженый?

Он поправил одеяло. Руки слушались, пальцы шевелились проворно, споро. А его пугали ранением. Или нет? Прошлое было зыбким, нечетким, особенно сегодняшнее, вчерашнее. Что раньше - помнилось лучше.

Захотелось есть. Нестерпимо, по-волчьи, рвать зубами, глотать, не разжевывая. Начала представляться еда, въявь - жирный борщ, мясо, сало, хлеб. Когда ж поесть дадут? Или раненым не положено?

Голод прошел столь же внезапно, что и появился, и запахи пищи, что доносились до него, переносились легко, спокойно.

- В соответствии с приказом я эвакуирую раненых, - весело, громко говорил доктор. Ефрейтор смотрел в щель полога, но ничего не видел.

- Вы не можете отправить Евтюхова до окончания расследования!

- Увы, рад был вам содействовать, всем, чем мог, но - приказ!

Голоса удалялись.

Значит, скоро повезут в Кишинев. Все к дому ближе.

- А вот обед. Сейчас кушать будем, - женщина была другая, не та, что недавно приходила. - Борщ у нас вкусный, наваристый. Доктор разрешил, пусть, говорит, нашего борщу похлебает, - она села на табурете рядом с ефрейтором, пристроила котелок и попыталась кормить его с ложки.

- Я сам, - он забрал ложку и начал черпать борщ - почти такой, что недавно привиделся.

- Не спеши, не спеши. Сейчас раненых мало. А после борща - мамалыга. Тоже вкусная.

Мамалыги не хотелось, но он, верный привычке, съел все. Дело солдатское. Когда еще придется поесть.

- А… А ему почему не дают? - он мотнул головой в сторону второго..

- Кому? Ах, Ванечке… Он у нас не обедает. Аппетита нет. Ты за него не переживай, он после наверстает. Кушай.

Доедал он почти через силу, от компота отказался, попросил оставить кружку рядом, после выпьет.