- Нет, нет, - остановил его Гагарин, - вы, как налогоплательщик, содержите и экипаж, и шофера, и меня тоже. Позвольте предложить вам, - он вырвал из книжечки листок, нацарапал вечным пером подпись. - Ложа для почетных гостей. Обещаю, никаких проблем с… с удобствами и прочим у вас не будет.
Гагарин протянул листок - пропуск на троих, с золочеными буковками наверху, указывающими кто его дает. Промышленник оторопело уставился на бумагу, потом перевел взгляд на Гагарина.
- Б… Благодарю, но…
- Пустяки. Успехов племяннику, поклон вашей супруге, - момент узнавания был, пожалуй, самым приятным в этих Гарун аль-Рашидовских вылазках. Наверное, это его, Гагаринский способ попасть в Историю, через сотни лет помнить будут именно его простоту, доступность, 1народность 0, то есть именно то, чего на самом деле нет. Или все-таки есть?
Развивать размышления дальше было некогда. Потом, на досуге. Успеется.
14
Он попросил воды. Не то, чтобы ему действительно хотелось пить, просто последний час в голову шли паскудные мысли. Авось, рассеются от питья. Все равно, никакого другого отвлечения не было.
Воды ему принесли - в поильнике, такой кружке с трубочкой, чтобы можно было пить полулежа, и, пока он пил, сестра держала его за плечи. Прислониться-то не к чему! Палатка. Потом сестра вытерла ему рот, и пообещала позвать врача. Зачем врача? Но он не противился: положено, значит, положено. Может, порядок такой - после питья врачу показываться. Мало ли. Врач не спешил, и ефрейтор опять стал задумываться. Вот приходил кто-то, расспрашивал, кажется? Зачем? Нечто изменится жизнь, пуля из него выскочит и рана затянется? Он попытался вспомнить точно, кто же это приходил, вроде недавно, совсем недавно, но казалось - минули дни, месяцы. Лекарство. Очень сильное лекарство. Хмельное.
- Как, Евтюхов, водичка?
Он не сразу понял, что обращаются к нему. С таким лекарством и ханжи искать не нужно.
- Мокрая, господин доктор, - величать врача "благородием" не поворачивался язык. Не "благородия" было жалко, но казалось - ни к месту, благородиев кругом хватало, но до ефрейтора дела благородиям было мало, а это вон возится, лечит. По службе, по обязанности, но…
- Сухую в другой раз получишь. Если понравится. А кроме питья еще чего-нибудь… хочешь?
- Не понял, господин доктор. Домой хочу.
- Домой… Ниночка, катетер приготовьте, - это он сестре милосердия. Катетер. Иностранное слово. За такие слова наказывали нещадно, бац-бац по мордасам в учебной части. Матерное слово не то, чтобы прощалось, тоже влетало, но - снисходительно, мол, ты смотри, не со своим братом говоришь. А за иностранное могли отпуска лишить, увольнительной - наверное.
- Вас срочно этот… из Особого… - сестра милосердия держала в руке прозрачный сосуд странной формы.
- Ох, - доктор вздохнул. - Тогда ты сама…
- Ты, милый, лежи спокойно, - женщина откинула одеяло.
Он скосил глаза и тут же отвел их. Срамота. Правда, если не смотреть, то ничего и не чувствовалось. Краем глаза он видел, как женщина взяла резиновую трубочку и… Нет, лучше о другом подумать. Почему так - в синеме все сестры милосердия молодые и красивые, красивые по-барски, тонкие, узкие в кости, а на деле - бабы хоть в оглобли ставь да паши? И то, работа не легкая… Синему им показывали часто, раз в месяц - точно, за время службы он пересмотрел картин больше, чем за всю жизнь. Они, картины, ему нравились. Все было, как в жизни, только лучше. Про войну бы поменьше. Конечно, была и смешная синема, про дурачка-коминтерновца, что постоянно падал в длинной шинели, плохонькой, дырявой, в дыры эти постоянно вываливался харч, патроны, гранаты, секретный приказ, любовное письмо… Смешно. В госпитале, говорят, синему еще чаще показывают.
- А ты боялся, - женщина, одной рукой держала на весу сосуд теперь полный янтарной жидкостью, другой набросила на него одеяло.
- Я не боялся, - возразил он. Что за жидкость? Пиво? Он вдруг понял, застыдился.