На миг мне почудилось, что на Галерее качнулась тень. Я замерла и прислушалась, но шагов не услышала. Тогда я набралась смелости перевести дыхание и высморкать нос. Я все еще этим занималась, когда чья-то фигура встала передо мной.

– Верена!?

– Папочка? – машинально пискнула я.

Годы взвились между нами как снежный вихрь; потом растаяли.

– Верена, – сказал он шепотом и опустился передо мной на колени. – Господи, я думал, ты никогда меня не простишь…

Я дернулась, прижавшись к стене. Рука, протянутая ко мне, упала. Он был уже не таким огромным, как я запомнила, но все равно высокий, крепкий, широкоплечий. Очень похожий на Маркуса и в то же время, абсолютно другой.

«…я же не знала, как та же фактура смотрится на тестостероновом движке!» – рассмеялся в голове голос Джессики.

– Я не простила, – сказала я, накрученная туже пружины. – Я просто не сразу поняла, что несу. Какого черта тебе от меня понадобилось?

– Опять из-за них страдаешь?

– А ты бы хотел, чтоб из-за тебя?

Отец поджал губы, глубоко вздохнул и поднялся, хрустнув коленями.

– Так и не определилась, кто тебе больше нужен? – спросил он ровно, словно не понимал, что я зла.

– Это не так уж важно, – сказала я, не в силах не отозваться. – Я никому из них не нужна. Говорят, что девочка всегда влюбляется в «папочку»… Даже странно, что они оба еще не смылись вместе с тобой!

Епископ даже не изменился в лице.

Он посвятил много лет служению и сталкивался с более изощренными собеседниками.

– Я уехал не по своей воле. Теперь я здесь.

– Я таааак рада! – сказала я. – Что ты здесь делаешь? прячешься от меня?

– Не хочу разговаривать с Себастьяном, – сказал он коротко и сел рядом, прислонившись спиной к стене и положил руку на колено.

Снова защипало в носу. Да, я почти что его не помнила. Лишь по портретам и фотографиям, что наделал Маркус, когда Аида писал. И эта поза была настолько знакома по фотографиям, что мне почудилось, будто бы у его ноги лежит Грета.

– Ты еще разводишь собак?