Калекой тоже не физически: разрывы зажили, синяки прошли, но я ни с кем не могла встречаться четыре года. До Марка. Он первый кто ко мне прикоснулся, и я не испытала ни страха, ни отвращения.

Я так его любила, что ради него смогла преодолеть даже страх.

Он научил меня любить саму себя заново.

А потом Беккер мне приснился — и всё испортил…

— Сейчас, — ответила я, пятясь к кровати.

Беккер усмехнулся, давая понять: ну ладно, переведи дыхание. Он неторопливо расстегнул рубашку, скинул, перешагнул через брюки.

«Вот это ты зря, будет неловко, но мне даже лучше», — усмехнулась я про себя.

Упёрлась в тумбочку, завела руки за спину.

— Всё, отступать дальше некуда, малышка, — подошёл Беккер. — И никто тебя не защитит, — он потёр шрам на бедре, очень похожий на пулевое ранение или всё же… на след от сука?

Писали, что Беккер напоролся на сук на охоте, пробил бедренную артерию, но выжил.

Я малодушно сказала: «жаль», а потом поняла: нет, я не хотела, чтобы он так легко отделался.

И сейчас мне надо было его отвлечь. Хоть на несколько секунд, чтобы просунуть руку в ящик. Потому что дальше он меня ударит или просто швырнёт на кровать. Это мой единственный шанс.

— Что значит, никто? — вскинула я подбородок, ловя его взгляд. Смотри мне в глаза, сука!

— Ну твоего директора тут нет, папаша умер, муженёк сбежал. Ты одна, Анька. Бежать плакаться не к кому.

— Я ни к кому не бе… — начала была я, а потом осеклась. — А при чём тут мой отец?

— Думаешь, этот сук воткнулся в меня сам? — снова потёр он ногу. — Это твой полоумный папаша вывез меня в лес. Обставил всё так, будто мы приехали охотиться. И сначала выстрелил. Метился, видимо, в пах. Но промахнулся, попал в ногу. А потом воткнул в дыру от пули сук. Чёртов садист!

«Ах, это мой отец — садист?», — усмехнулась я и нашла, что искала.

Квадратная рукоятка удобно легла в руку.

Большой палец нащупал кнопку пуска.

— Ты плохо знаешь моего отца. Он бы не промахнулся.