— Нет, — улыбнулась я. — Но ты мыслишь в правильном направлении. Нам нужны овечки. Хорошенькие, беленькие, миленькие овечки. Живые. Настоящие.
— Ну, моя задача понятна, — развёл руками пиарщик, — будет у вас стенд и место для лужайки.
— Моя тоже, — ответил техник. — Я свяжусь с Иваном и делаем конструкции.
— С меня фото, проспект, оформление и прочие красивые картинки, — сказала художник.
— А нам с тобой надо найти овечек, — повернулась я к Юле.
«Если бы я знала, как трудно в Москве найти белую овцу, честное слово, я бы придумала что-нибудь другое», — написала я Максу несколько дней спустя.
То есть Марку, конечно. В чём я почти не сомневалась, но всё же «почти».
«Мы объездили всё: фермы, питомники, компании поставки племенного скота. Видели дорперов и мериносов. Овец рыжих, кучерявых, карликовых, с чёрной головой. Проехались по всем шашлычкам. Они НЕ белые. Они, сука страшные, как смертный грех. Серые, жёлтые, пегие — какие угодно, но не белые. И какие угодно, но не милые» — написала я.
«И что будете делать?» — спросил Максимус.
«Не знаю. Юлька сейчас поехала по ресторанам. Я привезла свекровь с больницы. Мне пока не до овец» — посмотрела я на Елену Сергеевну.
Она съела две ложки бульона, отставила тарелку, покачала головой: «Не хочу».
Я убрала переносной столик, помогла ей лечь, поправила подушку.
— Может, кашу? Жиденькую? Я сварю. Мне нетрудно.
— Глазами я бы всё съела. Не лезет, — ответила она.
Я кивнула. Отвернула в сторону лампу, чтобы не светила ей в глаза.
Оставила дверь открытой.
Я надеялась, что будет лучше. Но заживление проходило медленно. Она была вялой, слабой, уставшей, еле живой. Доктор сказал, это нормально, операцию переносят по-разному, кто-то полегче, кто-то потяжелей. Я её и не торопила. Но и Марку не могла написать как есть.
Максу бы написала. Марка берегла.
Марк звонил. Узнавал, как мама. Переживал.
Макс писал, безбожно флиртовал, расспрашивал о работе, вытягивал подробности свидания с Котом, ревновал. Я щедро давала поводы для ревности: делала вид, что собралась на второе свидание.