На скамье подсудимых

Ордер № 1964 на арест Вадима Козина, беспартийного, был выписан 12 мая 1944 года. В тот же день его арестовали в номере 834 гостиницы «Москва».

Девять месяцев (!) пробыл Козин в тюрьме, пока наконец Особое совещание (ОСО) 2 февраля 1945 года не вынесло приговор: «Козин В.А. с 1928 г. до дня ареста вел дневник, в котором клеветал на советскую действительность… Возводил клевету на вождя партии и одобрял террористические намерения других лиц по его адресу».

Могли бы и расстрелять. Но, видимо, из большой любви к нему Верховного дали восемь лет лагерей.

Незадолго до 90-летия певца, почти через полвека после ареста, «дело» было прекращено за отсутствием состава преступления. Певцу вернули то, что изъяли при аресте. Уцелело не все — пропали два аккордеона, патефон, грампластинки. Зато сохранились личные письма, справки, фотографии. Вернули злополучный дневник. Вот самые страшные антисоветские строки из него, «улики»: «Артист должен быть свободным в своем творческом — рабочем настроении. Артист должен принадлежать к лицам свободных профессий, как художники, литераторы…» Всю суть дневника можно определить одной тургеневской строкой. Помните рассказ «Певцы», благосклонность Дикого-Барина?

— Пой, как Бог тебе велит.

Зима в Москве застряла. Перелетные птицы — жаворонки, скворцы — должны были появиться еще в конце марта. Пока все нет. А зяблики и зорянки — здесь. Просто для одних корм есть, а для других пока нет.

Заморозки сбивают с толку перелетных, бывает, они с полпути возвращаются обратно.

Я жду бедную мою полукрылую. Ну да, неперелетная, а вдруг ищет меня, ждет под чьим-то чужим столом?

Я вытянул руки, я встал на носки. Рукав завернулся, ночь терлась о локоть.

Серая бесконечная колонна выходит за пределы зоны.

— Артисты — налево, остальные — прямо! — командует конвойный.

Налево — Дом культуры, прямо — лесоповал.

Козин отбыл восемь лет от звонка до звонка. Возвращаться в Москву отказался. Несколько его знакомых стариков, привыкших к магаданскому климату, после возвращения в Москву, Ленинград быстро умирали.

Нищета

Мы сидели в его квартире на четвертом этаже, без лифта. Крохотная темная квартирка петербургского старьевщика. Все пылится, ветшает, рассыпается: старые концертные афиши, фотографии Вари Паниной, Анастасии Вяльцевой, Веры Холодной, фотографии отца и матери. Порядок здесь навести невозможно: пианино занимает чуть не полкомнаты. Над пианино — тяжелый микрофон еще военных времен.

Мы сидим друг против друга, и я пытаюсь уловить в глухом голосе прежние звуки его песенного серебра. После лагеря его поселили в бараке. Не пел. Руководил художественной самодеятельностью.

В ту пору прогорал как никогда областной музыкально-драматический театр. Долги театра государству исчислялись миллионами. На сцене шли «Город на заре», «Интервенция», «Оптимистическая трагедия», бушевали сценические страсти, а зал был почти пуст. И тогда шли в барачный дом. Старик выходил на сцену, садился за рояль, пел «Пара гнедых», и в зале творилось невообразимое… Билеты продавали даже в оркестровую яму.

В Магадане еще не было филармонии, певца оформили при театре. Много сил отдал главный режиссер театра В. Левиновский, чтобы пробить выездные сольные концерты Козина.

— Когда я приехал в Магадан, Вадим Алексеевич ездил в сборных концертах. …Сейчас таких певцов, наверное, уже нет — самоедство какое-то. Уже готова, кажется, песня — все, а он — «нет» и работает до изнеможения. Даже на репетиции не пел вполголоса. Себя изводит и музыкантов тоже. Программа кончится, он поет на бис столько, сколько просят, сколько сил хватает. И чтобы он хоть раз рядился из-за денег — никогда. Бессребреник.