— Роскошно, — ответил Семен. — Можно даже сказать, с комфортом.

Лязгнул замок. Мошкин открыл дверь и глянул на сиротливо валявшуюся в углу бутыль.

— Ну-ну, оно и видно, — пробормотал постовой. — Кайфуете, значит. А в городе черт-те что деется. Вампиры какие-то появились, из людей кровь сосут вместе с деньгами. Идет, идет человек средь бела дня по улице, вдруг — ррраз! — в обморок. Везут его в амбулаторию, проверяют, глядь, а на шее у него шрам, гемоглобин понижен, а в карманах ни гроша.

— Ишь ты, — качнул головой Семен.

— А Цыганковский бригадир, как Федюни не стало совсем, обнаглел, в открытую шифер со стройки таскать начал.

— Так ведь он же и раньше кирпич толкал по гривеннику.

— Хо-хо, по гривеннику! А теперь по полтиннику гнать начал, ну чистое дело — вампир, и все тут. Я ему говорю, что ж ты делаешь? Побойся бога, гад, а он мне бутылец сует! Ах ты, сволочь, грю, сам мильёнами ворочаешь, а мне чего? Ну и… — тут он осекся, встретившись с ироническим взглядом сержанта, и, решив, что не стоит далее посвящать его в детали своих взаимоотношений с бригадиром, сменил тему разговора. — Да, о чем я, бишь, тут пришли к тебе. Только ты смотри, по-быстрому.

Мошкин вышел и скоро впустил в камеру посетительницу. Нет, не девушку и не женщину, а некое дивное воплощение нежнейшей красоты и прелести, в котором Семен с трудом узнал Сашеньку Бузыкину. Она была в пышном, но коротком платье с глубоким вырезом, вьющиеся пряди каштановых волос спадали на высокий лоб, такие же завитые прядки выбивались из-под небрежно (О! эта кажущаяся небрежность, дающаяся годами упорнейших трудов) повязанного на затылке платочка. А ведь еще вчера он готов был голову наотрез дать, что эта буйная девица острижена под «нулевку», а то, что осталось на этой головушке, выкрашено в самый неестественный и непотребный цвет. Или то была не она? Не могла же эта миниатюрная, хрупкого сложения барышня как дьявол гонять на мотоцикле, глушить водку стаканами и хрипло материться в компании патлатых юнцов, просто не могла! Она взглянула на Семена и, потупив взор, произнесла:

— Здравствуйте, товарищ Бессчастный.

— Мое почтение, — отвечал молодой человек, еще не окончательно придя в себя от этого визита. — Какими судьбами?

— Да так… пришла вас проведать.

— Мерси. Проходите. Гостями будете, — Семен развел руками. — Чувствуйте себя как дома, — и в упор поглядел на Мошкина, которому как раз в этот момент понадобилось что-то в районе замка.

— Совсем по-кавказски получается, — усмехнулась девушка. — «Мой дом — твой дом, твой жена — мой жена».

— Какой уж там дом… — махнул рукой Семен.

— Нет, кроме шуток, вы тут очень неплохо устроились, — она хмыкнула, скользив взглядом по бутылке.

— А это уж Бобова работа, — смущенно сказал Семен. — Он же из-под земли достанет, когда невтерпеж.

— Да уж, Боба-то я знаю, — уголком рта улыбнулась она. — Еще тот ханыга… — и в голосе ее послышались прежние нотки.

— Не говорите так, — вступился за сокамерника Семен. — Он неглупый парень и жутко талантливый. Только он сам себя губит. В сущности, он очень несчастный человек.

— Ой, давайте не будем, такие для выпивки всегда повод найдут, — заявила Сашенька. — И вообще, как говорил классик, «творчество и трезвость — две вещи несовместны», — она хихикнула, и ее смешок звонкими серебряными колокольчиками рассыпался над грязным потолком камеры. Семен тоже рассмеялся, глядя на нее, но потом, посерьезнев, спросил:

— А как в городе?