— К попу, бабоньки, к попу, все собирайтеся и без него не вернемся!..

— Га-а-а!.. га-а-а… — хохотал Ерема, глядя на бабий переполох и оглушительно щелкая бичом. Его проблемы духа не волновали.

Утром того же дня Семен Бессчастный не без некоторой внутренней робости ступил а крыльцо бузыкинского особняка. На звонки долгое время никто не отвечал. Спустя минут пять в дверях показался заспанный швейцар в майке и зеленых с золотым галуном штанах. Звали его Антошей Шабером.

— Кого хошь? — просипел он, меряя сержанта косым взглядом.

— Мне нужно поговорить с Саш… то есть с Александрой Петровной, — сказал Семен, предъявив дворецкому удостоверение. И добавил: — По служебному делу.

— Ты че? — опешил Антоша. — Совсем уже того, да?

— Чего «того»? — набычился Семен. — Что еще за «того»? Ты с кем говоришь? Я провожу следствие по делу об убийстве, ясно? — заорал он совсем уж непривычным для себя, каким-то писклявым голосом, таким, что Антоша попятился, проворно затворил за собой дверь, но сержант быстро поставил ногу и вломился в прихожую следом за ним, едва не сбив с ног величаво подплывающую супругу главы управы, Ларису Матвеевну.

— Что, что такое? Что еще стряслось? — встревоженно спросила она, запахивая расшитый драконами пеньюар. Видно было, что на ней не лучшим образом сказалась бессонная ночь. — Вас нам только еще не хватало! — возмутилась она, выслушав сбивчивое требование Семена. — Вы что, не понимаете, что пришли не вовремя? Не понимаете, в каком мы все сейчас состоянии? Муж тяжело болен, дочь вернулась под утро чуть живая, я одна между ними разрываюсь, сама едва стою на ногах, а тут еще вы со своим дурацким допросом… Ну хорошо, идите, а я сейчас позвоню вашему начальнику и все улажу.

— Майор на выезде, — солгал Семен, почувствовав, как покрывается краской. — Я исполняю его приказание.

— А я говорю: убирайтесь вон! — взвизгнула хозяйка дома, подступая к нему с крепко сжатыми кулаками. — Вон, я сказала!

— Вы что здесь шумите? — послышался негромкий голос из глубины прихожей. Голос принадлежал худенькому, невзрачному с виду подростку анемичного телосложения, одетому в поношенные джинсовые шорты и ковбойку навыпуск.

— Вот, дожили! — в немалом возмущении воскликнула Лариса Матвеевна. — И по наши душеньки «мусор» явился!.. Я ему, значит, грю, чтоб он шел к такой-то матери, если не хотит без лычек остаться, а он…

Он такого, ничем не прикрытого хамства Семен остолбенел. Никто еще, ни подзаборная пьянь, ни городские рэкетиры, которых в народе ласково прозвали бандюками, ни цыганки-спекулянтки не позволяли себе до сего дня столь неуважительных эпитетов в его адрес. И от боли и обиды горькие слезы навернулись на глаза его. Но тут анемичный подросток вмешался в разговор, подошел и сказал Бузычихе:

— А шли бы вы, мамаша, знаете куда? Адресок дать или сама докумекаешь?

Тут только и узнал Семен в этом пухлогубом мальчугане со взглядом исподлобья разбитную Сашеньку. Но куда девались ее разноцветные лохмы? Где яркие губы и дерзкий взгляд?

— Да что ты, доченька, я же об тебе волноваюсь! — закудахтала Лариса Матвеевна. — Да и не о чем тебе с этим мудаком рассусоливать, вот я щас папу разбужу…

— Пусть дыхнет, ему полезно, — отрезала дочь. — И ты, мать, конай отседова, ко мне муш-шына пришел! — заявила она, и во взгляде ее заиграл дьявол. — Пр-р-расю, мусью!.. — она широким жестом пригласила в свою комнату.

— Ну-с, — осведомилась она, бросаясь в кресло и кладя ноги на пуфик, — и что же, интересно знать, вы мне такого шьете?

— Это… э-э-э… в каком смысле «шью»? — переспросил Семен.

— «В смысле, в смысле», — передразнила его девушка и, взяв с трюмо, напялила на голову свой дурацкий парик с гребнем сине-белой расцветки. — Че, по фени не ботаешь, начальник? В смысле, что вы мне ин-кри-ми-ни-ру-е-те? Опять не понял? Ну, спрашиваю, чего ты ко мне привязался? Я же вижу, как ты день-деньской только и знаешь, что вокруг дома нашего ошиваешься, все следишь, да караулишь, мне, можно сказать, проходу не даешь, что не так что ли?