— Что еще за дела?! — изумился Семен, не в силах понять смысла стариковских темных словес.

В эту минуту шорох под лавкой заставил его заглянуть под стол. И в темноте, у печки узрел он пару выпученных кошачьих глаз и такие же усы торчком на густобородом человеческом лице, увидел лапы, придерживающие метлу.

— Это что еще за живность! — воскликнул сержант, потянувшись к кобуре. — Ты чего это, мать, за зверя завела?

— Но-но, тише ты, ишь, расходился! — прикрикнула на него мама Дуня. — Скажет ведь, зверь. Не зверь это, а домовой наш новый. И ты его не трожь. Он у нас всех мышей да тараканов повыведет, да от воров дом будет охранять, и от пожара, а я ему молочка за это ставить буду…

— Молочка! — в отчаянии воскликнул Семен. — Какого еще молочка?! Не понимаю!.. — застонал он, взявшись руками за голову. — Ничего не понимаю! Что это еще за напасти на нас такие свалились и откуда? Откуда взялись все эти русалки, черти, гады?

— А вот дедушка говорит, сыночек, — вставила мама Дуня, — что за грехи наши вся эта нечисть свалилась. Вот.

— Какие еще грехи? — возмутился Семен. — Чего то он здесь сектантскую пропаганду разводит? — он подозрительно глянул на старца. Тот глядел на него спокойным и чуть насмешливым взором.

— Какая уж там пропаганда, — грустно улыбнулся Всевед. — Не знаю, как у вас там насчет грехов, но все, что происходит сейчас, и что будет происходить, все странное и страшное, и жуткое, и грозное, и грязное, это — есть, это — будет, и никуда вы от него не денетесь. И в какой-то степени все это — неизбежная кара за зло, которое вы сами же в себе и породили. Взгляни сюда, — Всевед поднял скорлупу выеденного им за ужином яйца и принялся объяснять: — Весь ваш мир со всеми его лесами и морями, с планетами, лунами и звездами, он только с одной, с вашей стороны кажется огромным, безначальным и бесконечным. А если с другой стороны посмотреть — он очень мал, и ограничен, и весь-то размером в точку, у которой и размеров-то никаких нет, поскольку и быть не может. Понятно ли тебе, касатик?

— Вроде бы… — прошептал Семен, с трудом отыскивая в памяти обрывки из курса Римановой геометрии, которой с увлечением занялся было на первом курсе института, пока армейская служба напрочь не выбила и остатки школьных знаний, и всякое желание учиться дальше. — Но точки-то, они же ограничены. Они же не могут переходить одна в другую.

— И то верно, — согласился Всевед. — Но пока мы говорим об истинных точках, а есть еще и мнимые, которым также никто запретить существовать не может, потому что мнимость — на то она и мнимость, что пока о ней мнят — она есть, а забудут — исчезнет. Итак, сразу же рядом с каждым из ваших реальных точко-миров существует мир мнимый, ирреальный. Они расположены один напротив другого, один снаружи сферы, а другой — изнутри ее…

— Так значит все это не больше, чем игра воображения? — Семен скрипнул зубами. — И Микита, и Федюня, и еще двое с распоротыми животами, и еще с десяток покалеченных, так?

— Как тебе объяснить, — Всевед ожесточенно зачесал в затылке, — поскольку мир тот мнимый и от вашего как бы отраженный, то многое, что в вашем является вещами пустяшными, незначительными, в нем очень большую силу приобретает. Пойми, мним он только для вас, да и вы для него тоже, однако внутри себя он вполне реален, и раз он уже вошел в ваш, то никуда от него вам теперь не деться. Он теперь — реальность. Взять, скажем, такое нематериальное понятие, как вера. Вера человеческая очень большую силу имеет. Ибо то, что в вашем мире вам только мерещится, в моем преспокойно живет и здравствует. И чем сильнее вера в него, тем большую силу оно приобретает, так что может порой и из мнимости своей вырваться и в ваш мир прорваться. Однако тут оно долго не продержится — среда для него реальная враждебна. И нужно, чтобы чересчур уж много людей в него поверили, чтобы ему силу и ярость истинную обрести. Так-то, сынок. Бывали времена — и верили вы в невиев, лешаков, кикимор разных, в русалок, в змеев летучих, и являлись они порой к вам, и вредили со всею злобой и коварством, какой вы их наделяли, но быстро и исчезали, потому что сильней их в душах была вера в радуниц добрых и в суровых богов, коим в капищах вы поклонялись. Но времена те прошли и поверили вы в бога единого и в черта ему противного во всем, и в ангелов, и в бесенят. И потому старая нечисть отступила, а новая — пришла, от нее и столь многие чудеса, что на Руси великой творились.

— К черту! — Семен резко взмахнул руками, будто отгоняя привидевшийся страшный сон. — Брехня все это! Мы, конечно, за союз с религией, но без всякой мистики или там сектанства. В Бога мы верим, но никакого сатанизма на вверенной нам территории не допустим. И все! — он стукнул кулаком по столу. — А религия твоя — опиум! И бога нет! Черта — тоже! Наука все это доказала!

— В науках я слаб, — сказал Всевед, сокрушенно качая головой. — Вся наука, которая в твоем доме лежит, — он поглядел на небольшую полку с книжками и старыми учебниками, пылившимися в углу, — та только в меня и вместилась. Однако, сдается мне, что не та наука, которая раз и навсегда ответ на все вопросы дала, а та, которая эти ответы каждый день ищет и в них сомневается. Ты же своими глазами видел и кровь, и страдание, и смерть. Они реальны, пусть же и их твоя наука объясняет. А пока ваши ученые о том гадать будут, я тебе скажу: то, что народ ваш от старой веры отказался и уверовал в единственно реальный мир и в единственно реальное будущее благо — было великим ударом по мнимому миру. Хотя и тьма-тьмущая вашего народа за эту новую веру перемерло, но чем более страдал народ, тем больше и верил. И без веры этой вы бы ни в войну не выстояли, ни страну свою не отстроили бы. Но время прошло — и разуверились вы в былых идеалах, а новых так и не обрели. Старых богов вы порушили, а новых не создали. Вот тут-то и достаточно было одной трещинки, одной слабинки в стене, разделяющей миры ваши, чтобы плотину вашу прорвало, и мнимость хлынула на вас, с каждым мгновением все более и более овеществляясь. А все потому, что нельзя веровать лишь в карман набитый, в колбасу копченую, в добро свое неправедными трудами нажитое. Не для того человек создан, чтобы жрать да спать, а для того, чтобы силой своего духа великие дела творить!

Всевед поднялся и пошел к двери. И уже стоя у порога, сказал:

— Знай же, что город ваш в осаде, в кольце, зачарован он, запутан силками нечистыми. Брожение идет нынче в умах ваших. И чем больше крови льется, тем больше вы в нее верите, тем сильнее становится нечисть, чем старательнее вы от нее хорониться будете, тем легче она вас достанет.

— Так что же, батюшка, всем нам погибель лютая… — залилась слезами Дуня.

— Спасти вас может лишь вера.

— В кого?

— Все равно, — махнул рукою Всевед. — Какую вы изберете, такая вас и сохранит… — с этими словами он шагнул за порог и исчез во тьме.