— Вы не имеете права! На каком основании? Без ордера! Без санкции прокурора… Вы что тут, все с ума посходили? Он же один-единственный из вас что-то понял, на что-то осмелился, а вы его за это… Как вам не совестно?
Решительно оттащив ее в сторону, Бузыкин скомандовал:
— Исполняйте, майор!
Однако конвоиры не тронулись с места. Колояров и его подчиненные во все глаза смотрели на шею Бузыкина, обнажившуюся во время борьбы. Шарфы и шали слетели с нее, открыв взорам посторонних накрепко приделанный новенький Железный крест со свастикой и дубовыми листьями на черной муаровой ленточке, которую не брали ни ножницы, ни напильники.
Изругавшись вволю и нахохотавшись до хрипоты, Ерёма погнал стадо в сторону Мертвячьей балки, расположенной сразу за деревней Малые Хари. Люди здравомыслящие старались в балку не забредать. Это место издавна считалось нечистым. Козы, ненароком забредавшие туда, сразу же переставали доиться, бараны выходили как чумные, молоко коров, попасшихся там, отдавало горечью. Лишь Ерема ничего не боялся и целыми днями валялся в тени под ракитовым кустом, время от времени прикладываясь к бутыли с яблочной бормотухой, до которой он был весьма охоч.
Вот и нынче, отхлебнув изрядный глоток и занюхав жидкость размятым стеблем полыни, он погрузился в томно-дремотное состояние, в котором пребывал большую часть жизни. Неторопливо, раз в четверть часа он прикладывался к своему возлюбленному сосуду, отсасывая несколько глотков и вновь валился в траву. Искомого количества вполне хватало ему на день. До сей поры никакие мирские, а тем более небесные проблемы не тревожили его крохотного, скудного мозга. Но в тот день в душе его творилось нечто необычное. То ли сам день был какой-то смурной, душный и влажный, то ли атмосферное давление упало на энное количество гектопаскалей, а может быть пес его верный очень уж злобно нынче брехал в сторону чащобы, но в душе Еремы зародились неясное, тревожное чувство, сродни тому, какое посещало его дважды в год, когда в округе появлялись посланцы военкомата и в очередной раз принимались проверять, не улучшилось ли состояние ереминых умственных способностей.
Когда пес совсем уже остервенел, а тревога стала чрезмерно явной, Ерема сел и огляделся. Небо было по-прежнему забрано беспросветной пеленой, трава, второй день не видевшая солнца, казалась какой-то странно пожухлой, но при этом все тени обозначились более резко, вдобавок ко всему по округе разлилась странная зловещая тишина, порою раздираемая резким собачьим лаем. Неожиданно (даже коровы замедлили жевание и повернули головы, а пес заскулил и прижался к ереминым ногам) во глубине балки, там, откуда выбивался прохладный ключ из-под низко нависших и переплетенных кустов, пастуху почудилось странное движение. Хотя, казалось бы, чему там двигаться? Ерема бывал там сто раз, там рос чертополох в рост человека и топырил мясистые стебли толстый папоротник, а холодный родник, бивший из-под валуна, был горьковат на вкус и отдавал железом, под ним плотным столбом клубилось комарье… Но в тот миг ему почудилось… или из глубины балки и впрямь выбиралось нечто большое, даже огромное, может быть,
Вот оно остановилось, зашипело, взмахнуло полотнищами своих бархатно-черных, перепончатых крыльев и сиреневатым отливом и… невесть откуда, верно, из-под крыла извлекло еще одну голову, затем, с противным клекотанием и трепетом крыльев на свет появилась и третья голова. Она оглушительным, неземным криком что-то гаркнула. Этот-то крик и явился сигналом для всего стада, которое с истошным мычанием и ревом устремилось вверх по косогору. Пес, гавкнув еще раз, другой, припустил следом за стадом. Не долго думая помчался прочь и Ерема. Но спустя полминуты обширная тень накрыла его и мощный порыв ветра опрокинул навзничь. Обернувшись, пастух увидел, что чудище, подпрыгнув, взмахнуло крылами и настигло бежавшую последнюю стельную корову Мамы Дуни, по традиции именовавшуюся Муркой. Единым движением своего гигантского серповидного когтя, дракон вспорол брюхо своей жертве и погрузил правую морду и дымящиеся внутренности. Две другие головы довольно заурчали, испустив из ноздрей своих клубы сизого, удушливого дыма.
Умирая от ужаса, Ерема валялся в бурьяне ни жив ни мертв. Он давно уже наложил в штаны и теперь был как будто припечатан своим специфическим грузом. В двух шагах от него по-куриному скребла землю могучая чешуйчатая лапа. Насыщаясь, дракон довольно помахивал своим длиннющим с сердцевидным кончиком хвостом. Затем крайняя голова огляделась в поисках пищи и встретилась со съежившимся у правой задней лапы Еремой. Тот инстинктивно втянул голову в плечи. Голова разинула клюв. Было — Полбашки, стало — без…
VII
— Ф-фуф… умаялся, — жалобным голосом сказал майор Колояров, когда, достигнув наконец стен родного отделения, они проследовали в его кабинет, где ожидал их капитан Заплечин в компании замурзанного долгогривого типа, сидевшего понурив голову.
— Допрашивать сразу будем или «выдержим»? — спросил Колояров у капитана.
— Да погодите вы с допросами, товарищ майор, — усмехнулся Заплечин. — Тут вот в ваше отсутствие к нам явился этот вот подозрительный гражданин и принялся рассказывать прелюбопытные вещи. В частности, он уверяет, что именно он и никто иной является непосредственным виновником убийства.
— Ты что? — восхитился майор. — Не может того быть!
— Может! — Боб Кисоедов поднял свое испитое лицо и взглянул в глаза майора просветленным взором. — Хватайте меня, вяжите, судите, сажайте, стреляйте, ибо… — неожиданно он рванул на груди рубаху и повалился на колени с воплем: — Я убил!
— Ну-ну, ладно тебе убиваться-то, убил — вот и чудненько, — захлопотал подле него Колояров, поднимая художника с пола и пытаясь посадить его за стол. — Убил и убил, пустячок, дело житейское, подумаешь, с кем чего в жизни не бывает, ты, главное, не волнуйся… — лицом и глазами он, говоря все это, делал знаки капитану, Мошкину и другим сотрудникам, чтобы те поднесли Бобу стул, зажгли сигарету и налили стакан воды, включили бы магнитофон и начали бы быстренько составлять протокол. С души его в эти минуты свалился тяжкий камень, поскольку лично против исправного служаки Семена он ничего не имел, больше того, одному Богу ведомо было, как не хотелось ему возбуждать уголовное дело против своего же сотрудника, да еще такое каверзное дело, которое неминуемо должно было самым неблагоприятным образом отразиться на карьере самого майора (он уже примерил на себя полковничьи погоны и твердо рассчитывал в недалеком будущем с легкой руки Бузыкина надеть и генеральские).
— Ну, ну, давай, по порядочку, все выкладывай, — начал он улещивать Боба, когда увидел, что ни единое, произнесенное тем слово теперь не пропадет. — Как и когда ты свое преступное деяние замыслил, каким путем осуществил, с группой или без, с применением оружия, техсредств или без, да не трусь, вали все начистоту, а мы уж постараемся, чтобы суд тебе это засчитал как явку с повинной.
Постовой Мошкин, все еще не придя в себя после ночных кошмаров, сел за пишущую машинку.
— Фамилия? Имя? — спросил он дрогнувшим голосом, ибо впервые в жизни видел убийцу, да еще тем более такого числа людей.
— Об этом позже, — сказал Заплечин и пристально взглянул в глаза Бобу. — Ты первым делом скажи, когда и за что привлекался.