— Ты куда? — всполошился Коля.

— За ним. Я знаю, где он.

Я побежала к святилищу, как всегда не захватив с собой никакого освещения. Дурацкая привычка считать, что везде должен гореть свет. Коридор был темным. Стена поглотила дверь в святилище. Я бегом вернулась к лестнице, и мне почудился отсвет впереди далеко-далеко. Запыхавшись, спотыкаясь, быстрым шагом засеменила я к свету; вот я миновала скульптурку Христа. Святогора здесь не было. Я шагала дальше. Впереди яркой радугой сияла стрелка. На ее фоне чернел силуэт Святогора. Его фигура странно дергалась. Я тихо приблизилась, пытаясь понять, чем он занят. Я услышала, как он выкрикивает какие-то слова на арабском и яростно топчет светящуюся стрелку, брыкаясь, пиная ее, отчаянно топая и шаркая. Голос его звучал то звонко, то хрипло, то визгливо, то сдавленно, казалось, он боролся с душившими его рыданиями. Боль и отчаяние, безысходность и беспомощность превратили моего мужествен-ного, всегда такого уравновешенного героя в человека, бьющегося в бессильной ненависти к неведомым "вратам времени".

Я хотела окликнуть его, но зажала рот рукой, осознав вдруг, что ему будет еще больней, если он узнает, что я видела его в таком состоянии. И я, осторожно ступая, удалилась и стала ждать его у лестницы. Через несколько минут его факел замаячил в подземелье. Я затаила дыхание и только сейчас почувствовала, какой холод царствовал в этом каменном мешке. Сосредоточенно ожидая Святогора, я ничего не замечала. Он двигался твердой, уверенной походкой. Я окликнула его, как только он приблизился.

— Елена? — удивился он.

— Прости меня, Святогор, — выпалила я. — Я не знаю, что на меня нашло. Я вела себя очень глупо. — Повторила я слова брата.

— Ты же снова простудишься! — заволновался он и потащил меня вверх по лестнице.

Он выглядел спокойным, только грусть сквозила во всех чертах его лица. Он ввел меня в комнату, усадил на диван и укрыл пледом. Он собрался уже отойти, но я удержала его:

— Святогор, пожалуйста, сядь рядом. Не будь таким гордым, дай мне все объяснить.

— Гордым? — изумился он и тут же опустился рядом. Взгляд его был устремлен в окно, как всегда в минуты, когда он волновался или был чем-то озабочен или подавлен. Он то ли отдавал этому светлому проему в стене часть своих переживаний, тем самым скрывая ее от окружающих, то ли черпал у природы запас сил и энергии, чтобы превозмочь свои душевные терзания. Он вздохнул и проговорил:

— Я не думал, что обижу тебя, Еленушка. Пойми, прежде чем предложить тебе остаться со мной, я должен был поговорить с доном Ордоньо.

— Молчи, я уже все поняла, — перебила я его. — Ты поступил благородно, а я глупо. И не заставляй меня еще и еще раз признаваться в этом.

Он улыбнулся, наверное, впервые со времени нашего возвращения из поездки. Он взял мое лицо в свои руки, осторожно поцеловал меня в губы и тут же опустил руки.

— Я прошу тебя ничего не отвечать мне сейчас. До завтра еще целые сутки, — заговорил он. — Подумай до завтра. Не принимай решения сразу, чтобы не пришлось жалеть о невозможности изменить его. Теперь, после слов дона Ордоньо я имею право предложить тебе остаться и стать моей супругой. Я давно предупредил тебя, что все равно буду просить тебя сделать выбор.

— Но ведь падре Ансельмо заклинал тебя не задерживать нас, — попробовала возразить я.

— Я ж не задерживаю Николая. Тайна святыни именно в его руках. Ты же сможешь вместе со мной наблюдать за ее сохранностью.

Я пожала плечами. Он прекрасно понимал, что лишь бередил мне душу, понимал, что решение давно известно, но не оставлял надежды:

— Умоляю тебя поразмышляй до завтра. Я хочу быть с тобой! И да поможет мне Всевышний: Аллах, Иисус Христос и все мои русские боги!