Кроме него только один человек не радовался происходящему. Петя Дидовец ходил бледный, и на лице его было написано, что он мог бы многое отдал, чтобы слезть с баррикад. Он даже обратился с воззванием к парням, обсуждавшим тактику боя: «Да ну его… Бог с ними, народ! Пусть живут…», – но его похлопали по плечу и заверили, что будут мстить за него как за родного брата.
К половине восьмого у кировских набралось четыре десятка бойцов. К нестеровским, по слухам, присоединилось не меньше пятидесяти.
– Скоро начнется, – чужим голосом сказал Дидовец. Он сел на бордюр возле Ильи и уткнул лицо в ладони. – Черт меня дернул… с этой Миленой!..
– Все, Петька, ты теперь знамя полка и его же сын.
– Издеваешься? Давай-давай, шути! А что я мог сделать?
– Мог Королеву за задницу не хватать, – предположил Шаповалов, но взглянул на несчастное лицо Дидовца и махнул рукой: – Ладно, извини!
Петька потрогал скулу.
– Болит. Надо было сразу холодное приложить. Они там все смотрят сквозь меня, как будто я пустой полиэтиленовый пакет. Или даже хуже: каждый кладет внутрь то, что ему хочется.
Голос Мансурова перекрыл общий гомон:
– Так, слушайте все! Или мы их, или они нас! Лежачего не бить! Кто в стороне стоит, того не трогать! Малолеток не гасим! Уступим нестеровским – нас будут гонять, как крыс!
– Он ведь даже не из нашего района, – тихо сказал Илья.
– Уроды должны понять: тронешь нашего – за него пойдут все! Так?
– Так! – проревели в толпе.
– Наших не трожь! Так?
– Так!
– Ударили – не смотрите, что урод будет делать, сразу бейте второй раз. И третий! Так?
– Так!
– Вперед!
Шаповалов поднялся, отряхнул джинсы. Он до последнего не был уверен, что примет участие в этом безумии, но теперь сомнения отпали. Все его приятели, все знакомые, с которыми он гонял мяч, воровал яблоки, шел «за компанию» из школы, покуривал за гаражами, здоровался с их отцами и бабушками, – все были здесь. Красные морды, выдвинутые вперед челюсти, сжатые кулаки. Если он сейчас развернется и уйдет, станет изгоем.
Когда дерутся все, ты дерешься вместе со всеми.