- А вот так. Уволю на хрен, а то развёл тут всякую сволочь…
- Да вить это не наша вина, ежели где какой злыдень, а то и целая их свора в какой-никакой избе заведётся, - принялся неторопливо оправдываться Фома, а Сакуров почувствовал, что начинает по-настоящему засыпать. Если, конечно, он уже не заснул, и теперь ему не снится, что он засыпает по-настоящему. А Фома в это время продолжал бухтеть: – Это всё от самих людей зависит. Вить злыдни, они производство дьявольской епархии, и они не лезут туда, где живёт какой-нибудь человечек, коему сам главный нечистый благоволит. Но ежели ты не сумел главного нечистого к себе расположить, то – беда! Да… А вот нам, в отличие от злыдней, велено с нашего верха жить везде при всяком человеческом жилье, независимо от того, живёт ли там протеже главного нечистого, или его глупый непочитатель. Однако…
«Однако пить бросать надо, - в который раз подумал Сакуров, проваливаясь всё глубже и глубже в долину снов и отчуждения от реальной жизни, - иначе я точно договорюсь с этим домовым до дурдома…»
Ночью Сакуров снова куда-то летел, снова видел прекрасный город в виде грандиозной террасы, спускающейся к морю. Это море, пока Сакуров летел вдоль городской прибрежной зоны, показалось Сакурову изумительно чистым. Но затем, когда он долетел до первых дебаркадеров грузового порта, он стал замечать на воде пятна мазута и целые плавающие острова мусора. В это время самолёт решил приводниться, и на Сакурова напали акулы.
Глава 7
На следующее утро Сакуров завязал с пьянством. Семёныч хитро промолчал, Виталий Иваныч посмеялся, Жорка (тем же утром он приехал из своего Подмосковья) и Варфаламеев отнеслись с пониманием, а Грише и Миронычу это было по барабану. Дело в том, что Сакуров жил крайне бедно в долг на Жоркины деньги, он не мог ничего дать Миронычу в обмен на его дрянной самогон или напоить на халяву Гришу. Впрочем, эти два односельчанина тоже мало интересовали Сакурова. К тому же пришла пора сеять морковь, свеклу, разную зелень, а там, глядишь, и наступала пора картофельных работ. Тут Сакурова выручила Жоркина жена-сказочница. Она навезла всяких семян, два дня визжала на Жорку, тот тоже бросил пить и занялся огородом.
- Слышь, сосед! – позвал он Сакурова. – На вот тебе половину моего семенного фонда, трудись.
- Да куда столько? – удивился Сакуров, принимая у Жорки ворох пакетов.
- Нормально, - отмахнулся Жорка, достал из кармана телогрейки дорогие сигареты, угостил Сакурова и закурил сам.
- Слушай, - проявил непривычное любопытство Сакуров. – Тебе хватает пенсии или жена хорошо зарабатывает?
- Фигню она зарабатывает, - отмахнулся Жорка и замолчал. Трезвый, он не любил говорить. А Сакуров тоже не стал напрягаться дальше. Впрочем, как-то спьяну Жорка рассказывал, что кое-кто из его однополчан приподнялся. Поэтому можно было предположить, что кое-кто из тех, кто приподнялся, не забывал Жорку и подогревал его в финансовом выражении.
- Я вижу, тебе этой весной трактор не понадобится, - заметил Жорка.
- Я думаю, нет, - сказал Сакуров. – А вы ждёте?
Он имел в виду деревенских, которые всем скопом каждую весну хлопотали насчёт трактора. Хлопоты эти выражались походами друг к другу и разговорами о том, что неплохо бы трактор где-нибудь раздобыть. Семёныч ходил вместе со всеми и намекал на отсутствие тормозной жидкости. Да и бензина тоже. Его намёки единодушно игнорировались, а разговоры насчёт трактора продолжались. Кончалось тем, что Семёныч швырял картуз оземь и ехал на запасном бензине в совхоз, откуда вскоре возвращался на бровях. Следом за ним пыхтел какой-никакой тракторишка, а тракторист был тоже на бровях. Потом происходила обще деревенская свара за право первой пашни, потому что тракторист работал строго за водку, которую норовил выпить сразу по получении. Поэтому крайнему светила роль гостеприимного хозяина, вынужденного предложить свой кров для ночлега в жопу пьяному трактористу. Который только на следующее утро, и только опохмелившись, мог вспахать крайний участок. В общем, право первой пашни, как правило, доставалось Семёнычу. А потом, как получится.
- Лично мне он на хрен не упёрся, - хмуро ответил Жорка и презрительно сплюнул, выражая своё отношение к козлам-односельчанам, - я всё осенью вспахал.
- Логично, – одобрил Сакуров.
- Ладно, пошли работать, - буркнул Жорка и потопал на свой участок.
- Пошли, - согласился Сакуров.
Две недели пролетели незаметно. Участок Сакурова приобрёл идеальный вид. Он нарезал аккуратные грядки, посеял морковь, свеклу, лук, фасоль, а затем посадил картошку. Днём солнце палило по-летнему, но стоило ему свалиться за горизонт, как под покров предательской ночи норовили проникнуть вредительские заморозки. Земля покрывалась губительным инеем, а чёрное небо, как ни в чём не бывало, подмигивало огромными звёздами. По утрам скворцы устраивали весёлые разборки, воробьи шебаршились в непролазных кронах ракит, а лягушки, проснувшись, устраивали такие концерты, что куда там хору имени Пятницкого. Трава попёрла в рост, деревья украсились разноцветным пушком наметившейся листвы, откуда-то появились первые пчёлы, а в одной из комнат избы Сакурова очнулся шмель. Он шумел там до тех пор, пока Сакуров не поймал его в майонезную баночку и не выпустил на волю.
Прочие селяне, в отличие от Жорки и Сакурова, без трактора не обошлись. Вообще, в Серапеевке, как и во всей остальной Руси, о завтрашнем дне особенно не пеклись, и по осени к весне не сильно готовились, рассчитывая на всесильный русский авось и учитывая чисто деревенскую прижимистость. В том смысле, что всякий, потратившийся осенью на вспашку, зимой мог вполне крякнуть. И получится, что родственному наследнику, чтоб ему заранее пусто было, достанутся две халявные бутылки гари. Или три. Ну, те, которые предполагаемый покойник мог недальновидно потратить на тракториста.