— Выходите… Разрешил кап три. От вагона не отлучаться! Ясно?
— Понятно, товарищ старшина второй статьи!
Шумной толпой, с визгами поросячьего восторга вывалили на придорожный щебень. Воздух горячий. От раскалённого металла вагонов пышет жаром. А солнце в голубом мареве безоблачного неба так и жжёт, так и припекает. Разогретые вагоны пахнут краской, буксовой смазкой. Чуть заметное дуновение слабого ветерка. Всё ж лучше, чем задыхаться в купе.
Пользуясь длительной стоянкой, из других вагонов тоже мячиками выкатились, запрыгали с подножек стриженые под «ноль» пассажиры. Громкие радостные возгласы, всеобщее оживление, шутки, смех, безудержные порывы ликования.
И вдруг! Все замерли в немой сцене: раскрытые рты, вытаращенные глаза, отпавшие челюсти. В тамбуре нашего вагона нарисовалась молодая проводница. В чисто символическом купальнике, слегка прикрывавшем выразительные округлости. Переступила через сидящего старшину, немного повиляла задом. Бывалый мариман, сытый кот, за неделю пресыщенный её телесами, равнодушно убрал ногу, освобождая проход. Железнодорожная потаскушка легко и привычно спрыгнула вниз. Качая бёдрами и выставив грудь, затрусила по тропинке через огород к озеру. Вдогонку свист, непотребные выкрики и жесты. Кто–то побежал вслед. За ним другой, третий. И вот уже тысячная толпа одуревших от безделья и жары здоровых и сильных парней ринулась напрямки, не выбирая тропинок между грядками. В мгновенье ока огородик несчастных путейцев стал хорошо утоптанной площадкой для танцев.
Все ломанулись в озеро!
От множества тел оно закипело, забурлило, поднялось тучей брызг. Весь личный состав эшелона сидел по шею в воде, забыв обо всём на свете. Народу влезло столько, что плавать было негде. Голова к голове стояли мы, плескались и визжали от дикого, необузданного восторга. Рёв стоял такой, что совершенно никто никого не слышал.
Где–то среди этого обезумевшего стада затерялась виновница блаженства. Да кто об ней думал в те благодатные часы?! Именно, часы, потому что нескончаемо долго свистел и раздувал пары чёрный «Феликс Дзержинский» — наш паровоз, подавая сигнал к отправлению. Да кто его слушал?! Давным–давно светофор блестел зелёным глазом, а мы как с ума посходили. Не вылазим из воды и всё тут. К тому же никому не охота попасть в лапы озверевших от ярости старшин вагонов. А тут попробуй, достань! Вокруг озера матросы бегают с палками, мечутся офицеры, пистолетами размахивают, пугают, орут, сулят кары небесные. Но мы тоже не дураки. Знаем: в нас стрелять не станут. Не война! Не такие они полоумные. И воинскую присягу мы ещё не принимали. За неповиновение судить нельзя. А вот палкой огреть по мокрой спине — это они запросто могут. Но пока мы в воде — мы в безопасности. С какой стороны начальник эшелона с помощниками подбежит ближе, от того берега вся толпа к другому отхлынет. Озеро волнами ходит.
Но всё надоедает. Наскучило и нам в воде сидеть. И проголодались уже. Вылезли из озера и бегом к вагонам. В мокрых штанах на полки поплюхались. Кое–кого из нерасторопных моряки изловили, в карцер запихнули.
Дальше без приключений ехали. С происшествиями…
Какой–то отморозок бутылку в окно выбросил на полном ходу. Навстречу идущему поезду. Осколки стекла машинисту лицо поранили. Потом привокзальный киоск в темноте проволокой привязали к хвостовому вагону. Поезд пошёл, киоск следом бряк–бряк! Развалился, понятно. Кто, где нашёл ту проволоку и прицепил киоск к автосцепке? Этот вопрос многим из нас задавали какие–то серьёзные дяди в штатском, но так и не нашли на него ответ. Железнодорожные начальники в этом происшествии виноватыми усмотрели новобранцев из эшелона. А может, то — дело рук местной шпаны? Да нам–то? Как узнали об этом, ржали как кони. Даже очень хотелось, чтоб тот киоск непременно нашенскими был зацеплен.
Ну, и конечно, водка. С этой злодейкой с наклейкой по приказу Лихого велась усиленная борьба. В первые дни были уничтожены запасы, запрятанные в резиновых грелках, в банках под видом компотов и соков, в чайниках вместо воды. Уничтожить помогли бравые старшины, переходящие из одного купе в другое. До последнего, своего, они обычно не доходили. Мы уносили их и укладывали храпеть богатырским сном. Когда уничтожать стало нечего, а разъярённые отсутствием водки борцы с этой гадостью горели желанием продолжить с ней непримиримую борьбу, по кругу пошла бескозырка усатого старшины второй статьи.
В Хабаровске очередь бежать к колонке за водой выпала мне. Я запихнул смятые рубли и трёшки в карман оборванных штанов. Накинул на голое тело рубаху без рукавов и босиком, с чайником, понёсся… в ближайший магазин. Наверно, хорошенький был у меня видок, если покупатели зашептались, показывая на меня и отодвигаясь подальше, чтобы я кошелёк не спёр у них. Продавщица головой покачала, раздумывая, взять деньги от меня или позвонить куда следует. Сощурилась презрительно:
— Денежки, небось, ворованные? Щас милицию позову…
— Не надо милицию, мамаша. Из эшелона я, на службу еду флотскую… Родину защищать. Мне водки… На все!
— Ладно уж, бери свою водку и проваливай, защитничек…
Здесь же, в магазине, я выставил на подоконник четыре бутылки «сучка» — самой дешёвой в те годы водки. Два рубля двенадцать копеек за бутылку. Откупорил залитые сургучом головки и сбулькал содержимое в чайник. Бегом к вагону и… оба–на! На нижней подножке сам начальник эшелона стоит. В чёрных наглаженных брюках, в кремовой офицерской сорочке. На чубатой голове чёрная, с белыми кантами и «крабом» пилотка набекрень. На ремешках кобура с пистолетом болтается. Лихой сигарету покуривает, на мой чайник глаз косит. Вот пепелок стряхнул, в чайник с высоты заглянул.
— Воду принёс, товарищ призывник?
У меня в груди похолодело.
— Так точно, товарищ капитан третьего ранга!