— Я же просил вас, уроды! Медь вашу! Крысы гальюнные! Тараканы камбузные! Вы советские люди или недоноски, позорящие честь страны?! В клюзы, в шпигаты мать вашу! У нас с Китаем и так напряжёнка, да ещё вы тут на дипломатический скандал нарываетесь! Найду, кто кидался — на канифас надену, балясы вантовые! В стройбат служить отправлю, а не на флот! А ну, выбленки, медь вашу, показать руки!

И канифас, и балясы, и выбленки нам показались оскорбительными словами. Хотя первое означает блок, второе — точёные из дуба перекладины на смоляных канатах парусного судна, по которым матросы, как по ступенькам, поднимаются на мачту, а третье — рукоятки шпиля для подъёма якоря.

Показываем руки. У всех чистые. Правда, у некоторых ладони мокрые. Тут же оправдание находится:

— Влажную уборку делали, товарищ капитан третьего ранга. Столик, полки протираем.

В соседних купе тоже любители чистоты: столики и полки протирали. Продолжая ругаться, Лихой уходит, вслед реплики насмешливые несутся:

— Перед кем честь держать? Перед узкоглазыми? Они у нас Порт — Артур забрали!

Хмельные морячки–срочники, старшины вагонов, вразвалочку толкаются в купе, пристают к призывникам.

— Гони рубашку, салага! Тебе она ни к чему, всё равно отберут в части… Подари клифт, браток… Скоро моё дэмэбэ — демобилизация. А до твоего как до Шанхая пешком. И вот тот плащец мне в аккурат будет. Корята тоже сгодятся, не стоптанные. Да не жмись, салабон, скоро тебе флотские, с крючками выдадут. Мне не отдадите — сами всё изорвёте. Жалко шмутьё. На гражданке такое сразу не купишь.

Морячки торопятся прибарахлиться дармовой одежонкой. До Владивостока ещё пилить да пилить, а уж у многих призывников рубахи, штаны, пиджаки, куртки в клочья изодраны. Просто так, куражимся для балдежу. Прощай, гражданка! Во Владивостоке в военно — морскую форму переоденут.

Мне совсем не хотелось портить свою одежду. С последней получки купил хорошие брюки, зауженные по моде, клетчатую рубаху и кепку. Не ехать же было в Боровлянку на свои проводы в чём попало! Приоделся. И зря, выходит, потратился. Проснулся утром: полштанины отхвачено, у рубахи рукава нет и ботинок всего один, как у инвалида, сиротливо валяется под столиком. Укоротил другую штанину, чтобы одинаково было. У рубахи рукав обрезал. Из брюк шорты вышли, из рубахи жилет. Хохоту на всё купе! А мне досадно. Уж лучше бы я эти вещички морячку отдал. Не так обидно было бы. Пусть бы походил в них на «гражданке». Меня бы добрым словом повспоминал. А так псу под хвост. Всего неделю и покрасовался в обновах.

Ландшафт за окном менялся.

Луга, поля, перелески, угрюмая тайга, степи, горы, реки, озёра, мосты, туннели — чего не увидишь за долгий путь!

И только в таких длительных поездках понимаешь, как просторна и вольна необъятная Россия.

Как велика и прекрасна!

Какое счастье жить в ней, дышать воздухом её необозримых широт, любоваться её бесконечно разнообразными пейзажами.

В том душном вагоне, томясь в жаре июльского полдня, я был далёк от высокой патетики. Поезд стоял в голой бурятской степи у красного светофора. До самого горизонта вокруг ни деревца, ни селения, ни одинокой юрты кочевника. Как в песне: «Степь да степь кругом, путь далёк лежит…».

Неподалеку от насыпи путейский барак, напоминающий своим неприглядным видом о трудных временах строительства Транссиба. Пыльный огородик с грядками чахлого лука и увядшими на солнце кустиками картошки. За бараком заманчиво поблескивает водной гладью небольшое озерцо. Берега зеленеют густым камышом. Над ним торчат бархатисто–чёрные продолговатые шишки — точь–в–точь эскимо на палочках! Как прохладна и чиста в озере вода! Эх, искупаться бы в ней!

В дверном проёме тамбура сидел, загораживая ногой проход, усатый моряк, обнажённый до пояса крепыш с наколкой на левом плече: маяк, якорь, ТОФ. Курил, лениво отвечал:

— Не положено выходить из вагона… Вот если разрешит начальник эшелона немного проветриться…

Через полтора часа мучительной стоянки: