Но танки до первой траншеи не дошли. Из-за леса ударили «катюши» и накрыли атакующую волну. Немцы отошли, перестроились и навалились на фланг. Там их встретили артиллеристы. Танки бестолково метались по полю, но пехота упорно шла вперед, прямо на взвод лейтенанта Ларина.

«Очень хорошо», – подумал он и крутанул ручку телефона.

– «Трубочист»! – позвал он. – «Трубочист»! На меня наступает до двух батальонов пехоты. Идут в три цепи. Надо согнать в кучу. Прошу огня в их тыл и на фланги.

Через минуту минометная батарея открыла огонь.

– Хорошо, – радовался Ларин. – Очень хорошо. Стадо сбивается в кучу. Пулеметы. Дистанция двести. Огонь!

Что тут началось! Передние падали, на них напирали задние, пытались обойти, но по флангам били минометы.

– Вперед бы! В контратаку! – жарко шептал Седых.

– Спокойно, старшина, спокойно. Побеждать надо малой кровью. А в контратаке неизбежны потери, – ответил ему Ларин.

– Зря, лейтенант! Ей-богу, зря! В рукопашную бы…

– Будет и рукопашная! Все будет!

Ларин оказался прав. За неделю боев его взвод отступал, наступал, снова отступал и в конце концов оказался в той самой траншее, где принял первый бой. К этому времени взвод заметно поредел. Лейтенант Ларин из щеголеватого выпускника училища превратился в обугленного, обожженного, битого и мятого командира взвода с одним погоном, забинтованной головой и… неожиданно отросшими усами.

Ночью пришел приказ пробиться на сахарный завод: его развалины могут стать отличным узлом обороны. Немцы выбили оттуда наших поздним вечером и потому закрепиться как следует не успели.

– Пополнить боекомплект! – приказал Ларин. – Побольше гранат. Не забудьте бутылки с зажигательной смесью. Да, и воды! На каждого – по три фляжки воды.

Седых побежал выполнять приказание, а Ларин пристроился у «летучей мыши», достал крохотное зеркальце, бритвенный прибор и начал тщательно подбривать усы.

«Интересное кино, – думал он. – Дергал, дергал – не росли, а забыл – и сразу полезли. Сфотографироваться бы и послать матери. Не узнает. “Ах, Игоречек! Что за манеры? Разве юноша, воспитанный на Флобере и Руссо, позволит себе такую дисгармонию?” Эх, муттер моя дорогая. Слышу твои возмущенные вопросы, слышу. Но я уже не Игоречек. Я – лейтенант Ларин, я – командир стрелкового взвода. И чтоб ты знала, у твоего сына самая дефицитная должность. Вакансий вагон, а претендентов… Комвзвода погибает первым, вот в чем дело. Он же впереди, и солдат поднимает в атаку он. Зато и уважение соответствующее, и почет. У меня медаль “За отвагу”. За неделю боев – медаль. Если так пойдет дальше, быть тебе матерью орденоносца. Все, мать, все! Поговорили – и ладно. Уже зовут. Не волнуйся, небольшая творческая командировка для изучения немецкого языка в непосредственном контакте с баварцами, саксонцами и прочей сволотой. Пардон, сорвалось! Адью, ауфвидерзеен, а точнее, как говорит мой старшина, покедова».

Мысленно поговорив с матерью, Ларин заметно повеселел. Тем временем вернулся Седых и доложил о готовности взвода к атаке.

– Ну вот, старшина, и сбылась ваша мечта, – сказал лейтенант. – Завод будем брать без единого выстрела. Так что предстоит рукопашная.

– Наконец-то! – хлопнул себя по бедрам Седых. – Сколько у меня было этих рукопашных, и все – нежненькие, чтобы ненароком не повредить фрицеву кожу, чтобы речь он, зараза, не потерял.

– Собирайте взвод, проверьте оружие, снаряжение. Пригнать все поплотнее. Не должно быть ни стука, ни звяка.

– Ясное дело, – не по-уставному ответил Седых. – Не первый год в разведке. А у нас – чем тише, тем надежнее.