– Эхе-хе, Андрюха, – вздохнул Парменыч, – молодой ты, горячий. А жить-то всем хочется – и ежам, и змеям. Ты эту злость сохрани, в нашем деле без нее нельзя. Но не дай тебе бог озвереть! Для чего мы здесь поставлены? Блюсти закон. И не какой-нибудь, а человеческий. Ты посмотри, Андрюха, сколько здесь всего: лес, вода, звери, рыбы, птицы – и все твое! Шерстнев говорит, надо быть рачительным хозяином природы. Что он понимает?! Мотается по асфальту… Пока не станешь частью всего этого, – и он взмахнул рукой, – ничего не поймешь и будешь бегать по закраинам леса.

Парменыч облизнул пересохшие губы и вдруг сросил:

– Ты подранков добиваешь?

– А как же, – обиделся я.

– Жалко, значит, и ты из доброты сердечной облегчаешь муки, так? – выкрикнул он в лицо.

– Ну… так, – растерялся я.

– А если больной, старый… лось. Все равно задерут волки. Долгая, мучительная смерть. А ты – с ружьем. Поможешь… лосю? – сорвался на шепот Парменыч.

– Н-не знаю… Н-нет, не смогу, – раздавленный чем-то непонятным, ответил я.

– А где же твоя доброта?! – свистящим шепотом выдохнул Парменыч. – Ты же человек и должен понимать, как это больно, когда горит нутро!

И вдруг он обмяк, обвис, и только пальцы до синевы в ногтях комкали друг друга. Почему-то мне стало жутко. Спотыкаясь о весла, я перебрался на нос лодки. А Парменыч как-то по-детски вздохнул, посмотрел сквозь меня и виновато сказал:

– Садись к мотору… Что-то у меня… с руками. От холода, видно.

Через день начался охотничий сезон. Две недели гремела ружейная канонада, тарахтели моторы, металась над заводями ошалевшая от пальбы птица. Так же метался и я: то лез в чужую лодку и пересчитывал добычу, то ковырял землю около костров – искал утиные перья, то часами наблюдал в бинокль за «подозрительными». Странно, но никто не обижался…

Как я ни старался, как ни лез из кожи, так никого и не оштрафовал.

– Вот ведь досада! – расстраивался я. – Как отчитываться перед Шерстневым, что говорить? Что же я за инспектор, если не составил ни одного акта, не отобрал ни одного ружья и не задержал хотя бы паршивенького браконьера?! Нет, не видать мне, видно, карабина…

Но в последний день охоты судьба сделала неожиданный подарок: какой-то дядька передал записку от Шерстнева: «По просьбе краеведческого музея разрешаю отстрелять двух гусей и одного лебедя».

– Вот она, моя соломинка! – обрадовался я и бросился в моторку. – Для такого дела нужна мелкашка, чтобы перышки были целенькие. Попрошу у Парменыча, он не откажет… Интересно, а будет под чучелом написано, кто добыл эту птицу?..

Озеро проскочил быстро, но у входа в протоку винт чиркнул по коряге, и конечно же «полетела» шпонка. Вставлять новую – дело долгое. А до избы Парменыча не больше километра. Само собой, я пристал к берегу и пошел прямо через лес… Вдруг среди деревьев мелькнула знакомая фигура.

– Пармены-ич! – закричал я. – Стой, Пармены-ич!

Он нехотя остановился и присел на колоду. Рядом примостился Трезор.

– Ты чего… пропал? – запыхавшись, спросил я. – Бросил одного… А тут записка от Шерстнева… Что это ты какой-то?.. Случилось что?..