– Да замолчи ты, бога ради! – не выдержал Парменыч. – И так сердца не хватает, а тут еще ты… со своими стонами.

Когда сели в лодку, Парменыч достал фляжку, отпил и протянул мне.

– Хлебни. Как-никак сегодня твое боевое крещение.

– Если б поймали… – уныло протянул я.

– Ничего, еще наловишься. С души воротить будет от этих ублюдков…

– К стенке их надо! – горячился я. – Он же в меня стрелял! Ну ладно, я тоже с ружьем. А зачем поджигал лес? Лес-то при чем?! Журавлиха что ему сделала? Нет, ты, Парменыч, ответь! Ты здесь всех знаешь. Откуда они берутся, эти выродки?!

– Откуда? – криво усмехнулся Парменыч. – А откуда берутся пауки, змеи, грибы-поганки и ядовитые травы?.. Не знаешь? И я не знаю. Но ты заметь: каких грибов больше – хороших или плохих? Хороших. На каждого паука или там змею – тысяча полезных и приятных зверушек. Так и у людей: не выметешь из какого-нибудь угла мусор – и полезли всякие мухоморы и прочие гады… Ты спрашиваешь, зачем браконьер лес поджег да в тебя стрелял? От страха. Но боится он не суда, а самосуда – природа все предусмотрела и на каждую змею завела ежа. Сколько гадюка ни жалит, а ежиных зубов не миновать. Ты думаешь, откуда пословица: «Сколько веревочке ни виться, а конца не миновать»? Отсюда же, от того самого ежа, который ждет свою змею. Вот они и бесятся – что змеи, что браконьеры или другие гады: конец-то свой они знают и, стало быть, спешат побольше нагадить.

– Умные слова говоришь. Я их обдумаю. Потом. А сейчас дай мне добраться до этих… которые стреляли! – не унимался я.

– Кто ж тебе мешает? Беги лови.

– Так я же их не знаю!

– И я не знаю… Почерк, правда, знакомый – вижу руку Ерофея. Вот беда-то, – вздохнул Парменыч. – Выходит, он был не один, артель-то осталась.

– Почему ты говоришь – был? Он же тогда ушел.

– От меня-то ушел… Но был и у него свой еж… Ладно, не хотел рассказывать, да, видно, придется. Были у меня недавно гости, из милиции. Три дня дознавались, что да как. Чуть с собой не увезли, ей-богу!

– Чего им понадобилось?

– Понадобилось… Ерофея-то нашли. Туристы набрели. По ружью только и узнали. А так – почитай, один скелет да тряпки.

– Кто же это его?

– На меня грешили. Не свел ли, дескать, счеты за тот выстрел… Разобрались, конечно. Невинный я. А Ерофея-то лось укокошил!

– Как так?

– А так… Стрельнул он его, да не добил. А раненый лось – это, поди, пострашнее тигра. Недаром в старину говорили: «Идешь на медведя – заказывай гроб. Пошел на лося – готовь и попа». Поставил Ерофей ружьишко в сторону, сунул за пазуху рукавицы, чтоб, значит, ловчей работать – дело-то зимой было, – достал нож и пошел сохатому горло резать. Спереди, дурак, подходил. А у лося вся сила в передних ногах. Ударит – как из пушки пальнет! Такие березы валит, что ого-го! Ну, вложил, видно, все силы в последний удар… В общем, пробил Ерофею грудь навылет. Пять ребер как не было. А на копыте – рукавица. Так и лежали рядком. Одни кости остались.

– Да-а, побольше бы таких… ежей.