Протоки, старицы и бочажины кишели птицей. Той самой, которую мне предстояло защищать. Первый раз я смотрел на красавцев селезней, важных гусей и царственных лебедей без желания поднять ружье. Парменыч рассказывал, кто где строит гнезда, как высиживает птенцов, кто эти гнезда разоряет… А я слушал, смотрел и с удивлением чувствовал, как во мне пробуждаются чуть ли не отцовские чувства к этой живности.

Как-то я целый час наблюдал за журавлиной парой. Я видел, как чинно вышагивали они по болоту, как строили гнездо, слышал их нежное курлыканье… Это было утром. А вечером журка метался над островами и кричал так тревожно и тоскливо, что сердце сжималось. Куда девалась его подруга, мы не знали, но оба потянулись к ружьям: днем мы слышали несколько выстрелов, но решили, что кто-нибудь лупит по сорокам… С полчаса метались по узким протокам, пока не выскочили на озеро. Тихо. Пустынно. И только у противоположного берега движется черная точка.

– Дай бинокль, – обернулся я к Парменычу.

– Держи.

– Вижу! Парменыч, вижу! В лодке трое… У-у, гады, заметили. Удирают!

– Не уйду-ут! – сквозь зубы процедил Парменыч.

Мотор звенел. Я не отрывался от бинокля. До берега метров пятьдесят, а браконьеры выскочили из лодки и по колено в воде бежали к кустам. Один тащил ружья, другой – что-то завернутое в сети, а третий – десятка полтора уток и… журавлиху.

– Уходя-ат! – завопил я и пальнул в воздух.

– Догони-им! – Парменыч зарядил ружье картечью.

Мы с ходу врезались в отмель и выпрыгнули из лодки. Браконьеры уже в кустах, а мы – на открытом месте. Шлепнуть нас – пустяковое дело. То ли браконьеры были трусоваты, то ли судьба хранила, но выстрелов не было.

– Заходи слева! – прохрипел Парменыч. – Там обрыв. Прикроешься. Ложи-и-ись!!!

Я плюхнулся в воду, а где-то сзади стеганула дробь.

– К обрыву! – кричал Парменыч. – Отрезай от леса!

Я кинулся к крутому берегу, а Парменыч перебежками несся прямо на кусты. Когда до берега оставалось метров десять, я почувствовал что-то неладное – по ноздрям ударил запах бензина. «А-а, в сетях была канистра», – догадался я.

И в тот же миг сплошной стеной огня полыхнули кусты. Парменыч выскочил на сухую траву, но она тоже горела. Я метался около кустарника. Парменыч топтал траву… А огонь набирал силу. Ветер, как назло, дул в сторону леса.

– Всё! Ушли! – чертыхнулся Парменыч и бабахнул из обоих стволов сквозь стену огня.

– Черт с ними!.. А лес?! Вдруг они вылили не весь бензин!

– Ломай лапник! Сбивай огонь!

Мы выломали по паре молодых елок и кинулись на огонь. Сухостойный кустарник горел весело, с потрескиванием. Золотые змейки вились и низом, по прошлогодней траве… Сначала мы пробили коридор до леса. А потом начали шлепать елками с таким остервенением, что вскоре не осталось ни огонька.

Пожар потушили. Но браконьеры ушли… Обгорелые, чумазые, мы брели к моторке, а над нами всё кружил и кружил одинокий журавль.