Мало кто задумывается о таком явлении, как символ. Кажется, что оно имеет весьма опосредованное отношение к нашей повседневной жизни, а то и не имеет вовсе. Когда вы слышите это слово, что рисует вам воображение? Алхимические знаки? Или же лаконичные математические формулы? Но и то и другое – своеобразная экзотика в мире символов.

В тех или иных «опознавательных знаках» нуждаются все сферы человеческого бытия – от духовных до самых приземлённых. Кресты, полумесяцы, зарегистрированные товарные знаки, эмблемы, гербы и флаги государств – всё это вызывает у нас целый шквал ассоциаций. Таким образом, символ, пусть даже самый лаконичный, способен вместить в себя любой объём информации.

Политика тоже нуждается в символах. Особенно наглядно в XX веке это продемонстрировали тоталитарные режимы, каждый из которых – от Испании до Северной Кореи – был отмечен глубоким символизмом. Десятки эмблем служили таким режимам не хуже, чем современные пиар-агентства, ведь они продумывались с особой тщательностью, чтобы от одного взгляда на такой символ можно было испытать одновременно восторг, благоговение и ужас.

Одним из таких символов эпохи стала идея о «новом человеке». Именно «новый человек» – будь то советский гражданин или последователь идей чучхе – должен был вместить в себя все мыслимые и немыслимые положительные качества, которые коротко можно охарактеризовать всем известной фразой: «В здоровом теле здоровый дух».

Однако существовать человек нового формата должен был вовсе не ради себя самого. Всё его совершенство должно быть брошено на благо коллектива, нации, страны. Отсюда – и массовые парады, шествия, митинги, на которых «новые люди» должны зримо проявить свои лучшие качества.

Режимы «сильной руки», как правило, избегают излишнего эстетства и рафинированности, заявляя, что это – атрибуты слабых, не способных к борьбе людей. Однако было бы огромной ошибкой полагать, что у тоталитаризма не существует своей эстетики. Напротив, именно определённая эстетика становится ещё одним из символов строя.

В Италии, где с приходом Муссолини фашизм прочно закрепился на два десятилетия, режим нуждался в своей эстетике едва ли не больше, чем в других тоталитарных странах. Будучи колыбелью античности, а затем и Возрождения, Италия не могла довольствоваться одной военщиной. Режим должен был создать не только жёсткий и решительный образ сражающегося итальянца, но и женскую модель поведения, возвышенный облик «новой итальянки». Воплощением такого образа стала… русская эмигрантка Евгения Борисенко.

Евгения родилась в 1902 г. в семье офицера российской армии Фёдора Борисенко и домохозяйки Екатерины Курагинской. Всё её детство прошло в Крыму, в одном из немногих мест в составе России, где до сих пор ещё можно встретить следы влияния античной цивилизации. Образы, оставшиеся от той далёкой эпохи, – белоснежные колонны и полуразрушенные стены древних храмов – повлияли на эстетические вкусы маленькой Жени, которая рано начинает восхищаться искусством Древней Греции, Римской цивилизацией и вообще всем, что связано с античностью.

С раннего детства Женя обучалась танцевальному искусству. Однако обучаются танцам многие, а избирают его в качестве своего жизненного пути – единицы. Одной из таких «избранных» и стала наша героиня. Девочка погрузилась в новое занятие с головой настолько, что с какого-то момента уже не представляла себя без плавных, лёгких движений под музыку. Танец стал квинтэссенцией её личности и всей жизни; для неё он вбирал в себя всё и был всем – от Альфы до Омеги. Наверняка для многих эти слова покажутся излишне возвышенными, однако в определённом смысле танец стал для девушки единственно возможным способом существования. Звучит, по меньшей мере, странно? Однако в начале XX века так думала далеко не одна только Евгения Борисенко.

О том, что на рубеже эпох зачастую происходит критический пересмотр всего старого и поиск нового, думаю, лишний раз говорить не требуется. А о том, что пересмотр мировоззрений на стыке XIX и XX веков стал особенно всеобъемлющим, – и подавно. Пожалуй, ещё никогда с такой жаждой европейцы не искали новых путей во всём: от науки до общепринятых норм поведения. Новое поколение устало от тяготевших над ним условностей и планировало создать новый мир, в котором всё будет намного проще, естественнее и – прекраснее. Вместо накрахмаленных воротничков – обычные рубашки, вместо тугих корсетов – природные изгибы тела, вместо аристократов и простолюдинов – равноправные граждане.

Преобразования не могли не затронуть отзывчивую на перемены сферу искусства. Целый ряд известных танцоров и хореографов открыто призывали к радикальному отказу от старых, заученных и отрепетированных до автоматизма движений – и к активному поиску новых форм танца. Он виделся им как эмоциональный, непроизвольный, естественный – словом, полной противоположностью классической школы. Все движения должны быть максимально спонтанны и свободны от всяких канонов. Так зародилось новаторское танцевальное направление – свободный танец.

В нашей стране свободный танец прославился благодаря Айседоре Дункан[60], которая была одной из тех, кто стоял у истоков этого направления. К слову сказать, сама американка Дункан известна у нас намного лучше, чем уроженка Керчи Евгения Борисенко. Однако их объединяло как минимум два общих стремления: разработать новый вид танца и с его помощью вылепить современных женщин, для которых танец станет повседневностью. По замыслу создателей свободного танца в обозримом будущем любая женщина должна была овладеть грациозными ритмичными движениями и стать чуть ли не богиней на земле, в которой интеллект сочетался бы с изяществом и красотой. Словом, для женщин уже готовился свой вариант «сверхчеловека».

Константинополь начала ХХ века