«Академическая Жуковка» — поселок более вольный, и правила там менее строгие. Он появился в первые послевоенные годы, когда Сталин награждал создателей атомной и водородной бомб и первого циклотрона двухэтажными загородными домами поблизости от территории «Совмина». В период Хрущева к ним присоединились дачи ученых «космической эры». Теперь поселок насчитывает около полутораста дач. Здесь находятся летние резиденции таких крупнейших ученых, как Юлий Харитон и Андрей Сахаров, создавших атомную и водородную бомбы. В последние годы некоторые деятели культуры, пользующиеся большой известностью и получающие немалые деньги, купили дачи в «Академической Жуковке» у вдов ученых, которым эти дачи были подарены государством. Именно таким образом приобрели здесь дачи композитор Дмитрий Шостакович и виолончелист Мстислав Ростропович. Некоторое время в домике садовника на даче у Ростроповича жил Солженицын. В самой же исконной деревне Жуковка в последние годы среди маленьких бревенчатых изб и уютных, старых, обшитых некрашеными досками домов тоже появились новые дачи — старомодная дача генерала КГБ, отдел которого занимается инакомыслящими интеллектуалами; тут же напротив — дача генерала пограничных войск КГБ, который среди более простых строений, сдаваемых жителями деревни на лето государственным служащим, писателям, журналистам, артистам и другим состоятельным людям, построил себе современный дом, облицованный импортной желтой плиткой.

С задней стороны «Академическая Жуковка» примыкает к огромному поместью Анастаса Микояна и санаторию ЦК, расположенному на дороге к деревне Подушкино. В двух или трех километрах оттуда, в направлении Москвы, за Барвихой, живет Михаил Суслов, главный теоретик партии, который, по общему мнению, назначает и смещает правителей и который сколотил коалицию, сбросившую Хрущева. В противоположном направлении, через две деревни, напротив поселка Усово, расположились самые роскошные уединенные дачи — резиденции Брежнева, Косыгина, Кирилла Мазурова, первого заместителя Косыгина, и министра иностранных дел Громыко, переехавшего из своей министерской дачи (во Внуково) в «Брежневское окружение» после того, как был введен в состав Политбюро.

Любой человек, которому довелось провести в Жуковке хоть один летний день, поймет, почему так тянет сюда власть имущих. Это тихое пленительное место отличается чисто русской прелестью. Деревня расположена на крутом берегу, с которого открывается вид на медленно текущую Москву-реку и на мягкие очертания среднерусской равнины. Прогулка по сосновому бору местами не очень легка — земля, изрытая в годы войны траншеями, бугриста.

«Это — следы войны», — объяснил мне писатель Лев Копелев, громадного роста и крепкого сложения человек с окладистой бородой, сидевший вместе с Солженицыным в лагерях, который любит гулять по окрестностям, опираясь на тяжелую палку, срезанную в лесу. «Эти траншеи были вырыты, чтобы защищать Москву, но немцы пошли другой дорогой. Здесь боев не было».

Это чудесное, тихое место, как будто неподвластное времени, отделяет от Москвы менее 32 км. И… целая эпоха. Сядьте в час заката на высоком речном берегу, и вы увидите простершуюся перед вами на многие километры Россию — беспредельную, неизменную на протяжении столетий. Вы увидите беспорядочно чередующиеся луга, кустарники и мелколесье, которых не касалась рука человека. В этот час небо окрашивается в мягкие тона, непохожие на ярко-оранжевые или пурпурные закаты Флориды или Калифорнии — более легкие, белесоватые; ведь места эти намного севернее. Легкий ветерок напоен ароматом сосны. До вашего слуха донесутся приглушенный лай собаки, всплеск рыбы, отдаленный детский смех в лесу.

Рев реактивного самолета рвет тишину, и Лев тихим голосом предсказывает: «Когда-нибудь кто-нибудь получит целое состояние за изобретение бесшумного реактивного двигателя». Словно хозяин здешних мест, хотя он и одет не лучше лесоруба, Лев останавливается со случайно встреченными знакомыми, выехавшими за город, чтобы сказать им: «Добро пожаловать в Жуковку». Он с женой Раей проводит здесь лето вот уже два десятилетия. «Это мое самое любимое место в мире», — говорит он, и глаза его загораются веселым блеском. «Когда-то здесь можно было плавать, теперь — это запрещено, — говорит Рая. — И рыбу ловить запрещено без особого разрешения. Этот участок реки находится под особой охраной, так как отсюда снабжается водой Москва». Но сквозь молодые березки и подлесок, ниже по течению, видны фигуры рыболовов с удочками. На берегу резвятся мальчишки, бросают камешки, стараясь, чтобы они прыгали по воде, и лазают по упавшим деревьям. На высоком берегу молодая девушка в новом импортном джинсовом костюме с американским значком на отвороте — верный признак того, что у нее высокопоставленный папа, разъезжающий по всему миру, — сидит на сосновом пеньке, спокойно глядя на открывающийся простор.

«Там вот, — говорит Лев и показывает на какое-то место километрах в пяти к западу, — дача Брежнева. Видите водонапорную башню? Это — для брежневской дачи. И косыгинской, и мазуровской. Самих дач не разглядеть, но они именно там, внизу. Дачу Брежнева люди называют «Дача номер 1». Когда в этих местах жил Сталин, ее называли «Дальняя дача». Когда Никсон приезжал сюда в 1959 г., она находилась в распоряжении Хрущева. Увидеть ее можно со стороны реки, или, вернее, можно было увидеть. Мы видели ее в хрущевские времена. Мы как раз были там, на реке, когда Хрущев устроил для Никсона речную прогулку на своем катере. Это и вправду великолепный дом с прекрасным участком и красивым крутым берегом, с мраморной лестницей, ведущей к воде, но теперь на этом участке реки запрещено бывать даже нам, русским».

На обратном пути в деревню, когда мы шли по вьющейся между дачами узенькой тропинке, не шире кроличьей тропы, Лев затеял разговор о привычке советской элиты селиться рядом друг с другом. «Знаете, — задумчиво говорил он, — если бы вам довелось постоять утром возле хрущевского магазина осенью 1972 или весной 1974 года, вы бы увидели всех и вся. Около девяти часов проходил Сахаров с женой, они шли к реке купаться, затем Брежнев, Косыгин и Мазуров спешили в Кремль в своих «ЗИЛах»: в хорошую погоду все они живут на своих дачах. Около десяти появлялся Солженицын — купить молока для своих мальчиков. Он жил тогда в домике садовника у Ростроповича в «Академической Жуковке». Можно было увидеть даже Молотова, приходившего пешком за покупками из «Совмина». Однажды Солженицын встретил Молотова и захотел, как впоследствии рассказывал, подойти к этому старому человеку со словами: «Давайте поговорим, Вячеслав Михайлович», пытаясь представить себе, что сказал бы Молотов. Солженицын был уверен, что Молотов стал бы разговаривать тем же деревянным языком, на котором говорил всю жизнь. «Потому что он верил в это?» «Нет, — ответил Солженицын. — Он не верил в это. Просто по привычке».

Однажды я услышал рассказ о том, как летом 1972 г. какая-то женщина, увидев Молотова в очереди за помидорами в хрущевском магазине, воскликнула: «Не хочу стоять в очереди вместе с палачом». Как рассказывают, не сказав ни слова, Молотов вышел из очереди и удалился.

Лев рассказывал о магазине как о каком-то перекрестке, где все встречаются: «После Солженицына и Молотова пришел бы внук Сталина, сын Светланы — Иосиф; потом Харитон — один из главных создателей советской атомной бомбы; потом Ростропович и Шостакович из «Академической Жуковки». Ростропович всегда приходил поздно — артист. Затем мимо магазина проносились машины Петра Капицы и Сергея Михалкова. Они ехали с Николиной горы. Мог проследовать и Микоян из своей дачи близ Барвихи. На протяжении двадцати лет он катался в этих местах верхом, но теперь перестал. И так все знаменитости в области науки, культуры и политики проходят и проезжают мимо этого маленького деревенского магазина».

Но советская элита, совместно развлекающаяся в уединенных дачных поселках в окрестностях Москвы и в других привилегированных «городках», разбросанных по всей стране, присвоила себе не только такие преимущества, как возможность лучше питаться, одеваться, жить в лучших квартирах, пользоваться лучшим медицинским обслуживанием, чем все остальное население. Она просто-напросто живет на другом уровне, чем остальная часть общества. Как можно догадаться уже только по одним их машинам с шоферами, эти люди пользуются преимуществами, недоступными простым смертным во всех сферах жизни: путешествуя у себя на родине или за границей, теша свое пристрастие к западной музыке или кинофильмам, давая своим детям хорошее образование или подыскивая для них теплое местечко, либо просто отправляясь куда-нибудь поужинать. Система установила два различных уровня жизни — один для элиты, другой для масс, с некоторыми промежуточными нюансами для тех, кто уже поднялся на несколько ступенек. В своем высокомерном пренебрежении к простому человеку, часто превосходящем снобизм самых заносчивых богачей на Западе, представители элиты считают, что эти преимущества — нечто само собой разумеющееся.

«Администраторы хорошо знают, что в каждом поезде, в каждом самолете Аэрофлота, в каждой гостинице, на каждое представление они обязаны оставлять определенное количество мест для властей, — сообщил мне по секрету гид Интуриста. — Это происходит повсюду, по всей стране, а не только в Москве. В других городах оставляют места для ответственных работников из Москвы, для работников обкома партии, для работников горкома партии — на всякий случай, а вдруг ОНИ их закажут. Для НИХ оставляют места в гостиницах (вдруг ОНИ прибудут), а людям говорят, что свободных номеров нет. То же с местами на самолет. Потом, если окажется, что забронированные билеты не нужны, их пускают в продажу за полчаса до вылета самолета или до начала театрального представления. Такая практика — повсеместна. Для властей оставляют места просто на всякий случай. А может случиться и такое. Какой-нибудь бедолага купил себе билет на самолет и уже собрался в дорогу. Тут на его пути появляются ОНИ; тогда ему говорят: «Вы не полетите. Нам нужно ваше место. А вы подождете до следующего рейса.» Так вот и отнимает у человека его билет какой-нибудь партийный начальник, заставляя неудачника ждать в аэропорту, может быть, пять или шесть часов, а то и больше. Вот как это происходит. И ничего тут не поделаешь».

Возмущенные рассказы о таком оскорбительном обращении с простыми людьми я слышал от многих русских, которые, в конце концов, всегда смиряются с этим явлением, а также от двух-трех более или менее крупных журналистов, хваставшихся тем, что их положение всегда обеспечит им номер в гостинице, тогда как рядовому гражданину скажут, что свободных номеров нет. И эти тоже считали такое положение естественным.

В распоряжении представителей политической и культурной элиты — множество клубов и специальных закрытых ресторанов, где они могут приятно провести время и поесть, не выстаивая, подобно простым смертным, в длинных очередях на улице,  не терпя дурного обслуживания, столь характерного для страшно переполненных московских ресторанов. Самые высокопоставленные ответственные работники ужинают в таких местах, как пансионаты ЦК и Совета Министров близ Химкинского водохранилища. Для менее могущественных, но все же достаточно крупных деятелей имеются рестораны при профессиональных клубах, например, в Союзе писателей, Союзе архитекторов, Доме офицеров вооруженных сил, Доме журналиста, где подают икру, бифштексы, водку лучших сортов (обычно идущую только на экспорт), а обслуживание — вежливое и быстрое. Что касается поездок или театральных постановок, то не только Брежневу, Косыгину и Подгорному гарантированы быстрое обслуживание и бывшая царская ложа — большая часть политической верхушки, а за ними и представители научной, культурной и экономической элиты тоже получают свою долю. Так, ЦК партии, Совет Министров и другие важные организации имеют специальные билетные кассы, где для сильных мира сего их секретари бронируют билеты на все виды транспорта, на значительные спектакли, концерты, спортивные соревнования, на которые всегда не хватает билетов, так что обычно рядовые граждане простаивают за ними целые ночи в очередях. В сентябре 1972 г. перед хоккейным матчем СССР — Канада, вызвавшим огромный интерес, один мой друг, канадский дипломат, находился в главной билетной кассе стадиона в Лужниках, когда туда вошел преуспевающего вида молодой человек с плоским чемоданчиком. Положив чемоданчик на стол, молодой человек отрекомендовался работником ЦК и сказал, что пришел за билетами. Кассиры, оставив все другие дела, бросились его обслуживать. У дипломата глаза на лоб полезли, когда он увидел, что молодому человеку было выдано по три тысячи билетов на каждый из четырех матчей. Это составляло больше четверти всех мест, т. е. каждый второй работник ЦК мог увидеть все соревнования, тогда как для остального населения восьмимиллионного города оставалось менее одного шанса из тысячи попасть хоть на одну игру.

«И никто не жаловался, никто не счел это неправильным, — сказал дипломат. — Так это здесь делается. Я тоже не выразил недовольства, я только хотел получить свои двести билетов для сотрудников Канадского посольства». Свою долю получили и основные советские спортивные клубы, особенно военные, и всякие влиятельные лица, а когда эта закрытая дележка кончилась, для простых болельщиков не осталось, пожалуй, ничего, кроме нескольких десятков билетов, да и то, наверно, только для того, чтобы показать, что в кассах билеты все-таки продаются. И это повторяется вновь и вновь, всякий раз, когда в Москву приезжает на гастроли какой-нибудь известный иностранный театр или ансамбль или даже когда выступают популярные советские исполнители, например, танцевальный ансамбль Моисеева, либо ведущие солисты балета Большого театра возвращаются на родину из заграничной поездки. «На такие спектакли, — сказала женщина средних лет, которой редко удается побывать на подобных представлениях, — билеты не продаются. Они распределяются».

Для некоторых представителей элиты одинаково важно как само интересное зрелище, так и демонстрация своего исключительного права наслаждаться вещами, как правило, недоступными простым смертным, например, произведениями Эрнста Неизвестного, одного из самых независимых советских скульпторов и художников. Эрнст Неизвестный, произведения которого были в свое время осуждены Хрущевым (впоследствии восхищавшимся художником) и который заработал много денег на надгробных памятниках известным деятелям, находился тем не менее в постоянном конфликте с властями, потому что работы, выполненные в его излюбленной манере, слишком сложны, символичны и пессимистичны для социалистического реализма. У рядовых советских граждан нет ни малейшей возможности познакомиться с искусством Неизвестного, но мой знакомый, вполне достойный доверия, рассказал мне, что у одного из личных секретарей Брежнева — Евгения Самотейкина — дома имеется модернистская графика Неизвестного. Один американец, побывавший у нескольких высокопоставленных работников Внешторга, говорил мне, что видел у них дома не только работы Неизвестного и других советских художников-модернистов, выполненные в недозволенной манере, но и произведения абстрактного искусства, явно привезенные из зарубежных поездок. А вот нечто еще более удивительное: я знаю известных советских писателей, у которых почти открыто на книжных полках стоят запрещенные произведения Солженицына и другая литературная «контрабанда», за хранение которой диссидентов сажали в тюрьму. Дело в том, что занимаемое этими писателями официальное положение служило им надежной зашитой.

Пожалуй, наиболее поразительным проявлением этих различий в образе жизни элиты и рядовых советских людей является признанный за привилегированным классом доступ ко всему иностранному: журналам, книгам, фильмам, машинам, путешествиям за границу. Привилегированным, как мне говорили, можно видеть такие фильмы, как «Фотоувеличение», «Беспечный ездок», «Полуночный ковбой», «Бонни и Клайд», «Конформист» или «8½», запрещенные цензорами для показа рядовому советскому зрителю. Эти запрещенные фильмы демонстрируются на закрытых просмотрах на студии «Мосфильм», в профессиональных клубах или в Доме кино (клубе кинематографистов). Возможность посещения этих просмотров считается среди интеллектуалов чрезвычайно ценимым признаком высокого общественного положения. На дачах представителей самой верхушки государственной элиты установлены кинопроекторы, и там, наряду с советскими, регулярно показываются западные фильмы. Иногда к иностранным труппам обращаются с просьбой показать их наиболее смелые и яркие номера в узком кругу, для представителей советского искусства и работников Министерства культуры, хотя это же министерство запрещает показывать эти номера широкой публике из-за их тлетворной буржуазной формы.

Я познакомился с одним балетоманом, попавшим на закрытое и чрезвычайно сексуальное, как он считал, представление французского танцевального ансамбля; балетоман вернулся домой с вытаращенными глазами, совершенно выбитый из колеи тем, что вкусил от запретного западного плода. Других приводили в восторг закрытые просмотры кинофильмов. «Вы не можете себе представить то удовольствие, которое испытываешь, когда смотришь такой фильм, как «Восемь с половиной», то ощущение, что вкушаешь от запретного плода и принадлежишь к избранному кругу», — сказала мне рыжеволосая женщина-редактор. Ее семья принадлежала к высшей интеллигенции, но не занимала достаточно высокого положения для того, чтобы иметь доступ так часто, как ей бы этого хотелось, к произведениям западного искусства. «Вы у себя в Риме или Нью-Йорке можете купить билет и посмотреть любой фильм, какой только пожелаете. Здесь же — это действительно большое дело, когда имеешь такую возможность». И тут, как в случае с балетоманом, было ясно, что возбуждение, вызванное возможностью увидеть то, что для других табу, не уступало удовольствию, полученному от самого фильма.

В материальном выражении символом самого высокого общественного положения, заимствованным советской элитой на Западе, является обладание роскошными дорогими западными автомобилями. Ввел их в моду (с началом разрядки) Брежнев. Известно, что у него самого немало машин западных моделей («Роллс-Ройс», «Силвер-Клауд», «Ситроен-Мазерати», «Линкольн», «Мерседес» и «Кадиллак»), подаренных ему иностранными государственными деятелями, которые знают о его пристрастии к роскошным автомобилям для официальных выездов. Не менее широко известно, что и другие высокопоставленные советские деятели увлекаются западными машинами: у председателя Верховного Совета СССР Подгорного — «Мерседес 600», у «владыки» советского Госплана Николая Байбакова — «Шевроле-Импала», прима-балерина Большого театра Майя Плисецкая предпочла «Карман-Гиа 1500», а такие танцоры, как Владимир Васильев и Мариус Лиепа обзавелись «Ситроенами», «Фольксвагенами Стейшн»; бывший чемпион мира по шахматам Борис Спасский приобрел седан «Бритиш Ровер», Виктор Луи — журналист, якшающийся с КГБ, является обладателем «Порше», «Ленд-Ровера» и «Мерседес 220», кстати, это — любимая (среди прочих) марка композитора Арама Хачатуряна. Этот список с каждым годом растет, потому что журналисты и дипломаты, возвращающиеся на родину после длительного пребывания за границей, высокооплачиваемые деятели культуры, прибывающие с гастролей, помешаны на западных автомобилях. Для всех этих людей важнейшей целью поездки на Запад, sine qua non[9], является, в первую очередь, удовлетворение своей жажды приобретательства. «При советской системе деньги — ничто, — жаловался высокооплачиваемый писатель, ни разу не получивший разрешения выехать за Запад. — Нужно иметь возможность их тратить. Член ЦК получает не больше денег, но он бесплатно приобретает любые вещи. Он может обучать своих детей в университетах или лучших институтах или посылать их за границу. — Он помолчал и саркастически добавил, — Все они посылают теперь своих детей за границу; они их экспортируют, как диссидентов». И, подобно десятилетнему американскому мальчишке, любителю бейсбола, знающему наизусть средние показатели известных игроков, он раздраженно отбарабанил имена, неизгладимо запечатлевшиеся в его памяти, — так велика была его досада на то, что они могут ехать, а он — нет: сын Брежнева Юрий вот уже десять лет как находится в Швеции в качестве торгового представителя, не говоря уже о других поездках; дочь Косыгина Людмила часто сопровождает за границу отца и мужа Джермена Гвишиани — торгового эксперта; сын Громыко Анатолий, раньше работавший в Лондоне, теперь — ответственный чиновник в советском посольстве в Вашингтоне, а Игорь Андропов, сын начальника тайной полиции Юрия Андропова, без конца ездит на Запад и даже исследование для своей дипломной работы об американском рабочем движении проводил в США; Михаил Мазуров, сын первого заместителя председателя Совета Министров Кирилла Мазурова, зоолог, провел пару лет в Кении и много путешествовал за границей; один из сыновей бывшего руководителя украинской компартии Петра Шелеста, специалист по биологии моря, ездил в научную экспедицию во Флориду во времена, когда отец находился на вершине политической карьеры.