Книги
Русская пехота в Отечественной войне 1812 года
Батальон вышел из покрытого пути, но, увидев, что второй батальон за ним не идет, остановился. Я послал адъютанта моего Бородина. Он стал на гласис в нескольких шагах от неприятеля, закричал «ура», и оба батальона с криком бросились на французов. В это же время полки Ладожский и Нижегородский ударили в штыки, и неприятель был опрокинут, выбит из рытвины, и трупами его устлано все пространство от гласиса до противной стороны оврага. Полки мои бросились было преследовать неприятеля. Я ударил отбой, возвратил их и вновь построил батальоны за покрытым путем. Вскоре и неприятель, получив подкрепление, опять подошел к нам, но, остановясь по ту сторону оврага, перестреливался и не смел делать на нас новых покушений» [124, стр. 93, 94].
Потери французов у Королевского бастиона были так велики, что Паскевич смог набрать достаточное количество французского оружия, чтобы заменить плохие австрийские ружья Орловского полка.
Очевидно, 50-й егерский полк в этот день был выведен в стрелки за Малаховские ворота; по словам Н. А. Андреева, «весь день сражались неимоверно стойко, но к вечеру не могли вынести сильнаго напору и ретировались в город. Тогда генерал Оленин остановил бегущих, велев вывести орудие на улицу. Люди остановились и прогнали неприятеля, а драгуны после докончили, и на ночь город остался за нами» [87, стр. 187].
Вечером к Смоленску стали подходить части 1-й и 2-й Западных армий, что позволило подкрепить Раевского 2-й гренадерской дивизией, впрочем, так и не принявшей участие в бою – французы прекратили активные действия. Ночью уставшие полки 7-го корпуса сменил 6-й корпус генерала от инфантерии Д. С. Дохтурова. Место 26-й дивизии заняла 24-я, место 12-й – 7-я; на левом фланге были оставлены полки 27-й дивизии, а также 6-й егерский и Смоленский пехотный полки; резервом служила 3-я дивизия.
Пожар Смоленска. Неизвестный художник. 1816 г.
Всю первую половину дня 5-го августа стороны вели огневой бой, и только около 16 часов Наполеон направил на штурм города войска трех армейских и трех кавалерийских корпусов: маршал М. Ней вновь штурмовал Красненское предместье, маршал Л. Н. Даву – Мстиславльское и Рославльское, генерал Ю. Понятовский – предместья Никольское и Рачевку. Ней достаточно быстро занял Красненское предместье, но встретил жесткий отпор на участке между Королевским бастионом и Малаховскими воротами. И. П. Липранди вспоминал об одном из эпизодов боя: «Вправо от…
Даву, по некоторым данным, в Мстиславльском предместье привел в замешательство и отбросил русскую 7-ю дивизию, но подошедшая 3-я дивизия генерал-лейтенанта П. П. Коновницына восстановила положение на этом участке. Части 27-й дивизии в Рославльском предместье под жестоким обстрелом и непрерывными атаками вынуждены были отступить до стен города, но здесь в бой вступили подоспевшие с правого берега 4-я пехотная дивизия и лейб-гвардии Егерский полк. Командир дивизии генерал-лейтенант принц Е. Вюртембергский лично повел в атаку от Малаховских ворот 4-й егерский полк.
Памятник «Благодарная Россия героям 1812 г.». Смоленск.
В бою за немецкой кирхой участвовали и стрелки Симбирского полка, заслужившие лестный отзыв Раевского: «Ай, новички, молодцы, чудо, как с французами ознакомились». Душенкевич писал: «Нам приказано шаг за шагом с боем отступать к Малаховским воротам; когда же, по свершении отступления нашего, французы заняли фор-штат и поместились в домах, из которых стреляли по нас, стоящих на эспланаде, Неверовский приказал уничтожить там засевшего неприятеля и сжечь форштат; охотники, взяв палительные у артиллеристов свечи, подбежали к домам, зажгли оные и в ту же минуту атаковали каждый дом. Французы с поляками, там находившиеся, редко который спасся. Наши солдаты брали в плен некоторых французов, но все поляки были жертвами мщения и презрения. Сражение повсюду усиливалось более и более; за уничтожением форштата французы пытались открытою силою – дистанционными колоннами, беглым маршем стройно подведенными, атаковать наши ворота, но общий голос «Ребята, в штыки! Ура!» опрометью поворотил французских удальцов за сгоревший форштат, в овраги, там находившиеся, после чего они начали бомбардировать город, а нам велено взобраться на стены, оный окружающие» [74, стр. 111, 112].
Действительно, к вечеру все русские войска были отозваны за стены крепости и вели ружейный и артиллерийский огонь, в свою очередь подвергаясь ураганному обстрелу около 150 неприятельских орудий.
Н. А. Андреев вспоминал о драматических эпизодах этого дня: «С рассветом на другой день также потеха возобновилась, но нас посылали только четыре раза в стрелки; батальон убавился более половины. Два ротные командира наповал были убиты… двое тяжело ранены, а прочих офицеров со мною налицо из 21-го оставалось 8… Утром, часов в 11-ть, командир Одесскаго полка полковник Потулов, увидя меня сидящаго с офицерами на земле, пригласил к себе закусить. Мы выпили водки и съели хорошей ветчины и телятины. Он очень был грустен, сказал, что вчерашний день у Малаховских ворот убили его любимую лошадь, и, взяв меня и адъютанта своего Аксентьева за руки, пошел ближе к валу, где
Памятник «Благодарная Россия героям 1812 г.». Фрагмент. Смоленск.
Весь полк о нем плакал; об офицерах и говорить нечего: он их баловал и был отцом для них. Тут же его и похоронили у стены Смоленска. Верно, родные впоследствии сделали ему памятник, но память о нем долго оставалась и по преданию в полку.
Не умолчу об одном случае и верю, что есть предчувствие. У поручика 8-й роты нашего батальона была тетка, и у нее на Форштате свой дом. После сражения стрелки сменяются для отдыха довольно часто, тетка его приносила ему и нам завтраки, и он более 15-ти раз в два дни был в стрелках с удовольствием, брал пленных, был примерной храбрости офицер, в последний же раз около вечера пришла его очередь, он пошел к майору и убеждал его не посылать. Майор спросил, не болен ли он? – «Что ж, Иван Дмитриевич, я совершенно здоров; но тоска ужасная, идти не хочу, робость напала». Тот его убеждал и просил идти, сказывая, что ему будет стыдно и что он его за храбрость под Красным и в Смоленске представит к Владимиру с бантом. Пошел Кунцевич и против обыкновения простился со всеми нами, но едва рассыпались его стрелки, как был поражен пулей наповал. Я велел после его искать, чтобы похоронить, и что же? Его вечером принесли всего ограбленного: сапоги, сюртук и все сняли французы. Мы его похоронили на дворе его дома. Несчастная тетка его, бедная женщина, была неутешна и с нами вышла из города, а после мы ее потеряли из виду [87, стр. 187–189].
Ночью по приказу Барклая де Толли русские войска были выведены на правый берег Днепра. Отступление последовательно прикрывали егерские бригады сначала 3-й, а потом 17-й дивизии. Последняя, действовавшая под командой полковника Я. А. Потемкина, по словам Ермолова, отличилась в этот день. В приказе по 1-й Западной армии № 81 отмечался подвиг унтер-офицера этой бригады: «По воле Главнокомандующего… 30-го Егерского полка фельдфебель Шилинцев, оказавший редкий пример мужества и храбрости, взяв лично под Смоленском в плен пять неприятельских офицеров и невзирая на полученные раны, после перевязки возвратившийся в сражение, производится в подпоручики» [44, стр. 450].
6-го августа французы, войдя в пустой город, силами нескольких батальонов вброд переправились через Днепр у сожженного моста и атаковали Петербургское предместье. В бой постепенно были вовлечены полки арьергарда генерал-майора Ф. К. Корфа (4-й, 19-й, 30-й, 33-й, 34-й, 48-й егерские и Брестский пехотный полки) и 3-й пехотной дивизии, которые и отбросили противника за реку. После этого предместье находилось в руках русских войск вплоть до 5 часов утра 7 августа.
Памятник Героическим защитникам от французских полчищ 4–5 августа 1812 года. Смоленск.
Офицер вюртембергских войск X. В. Фабер дю Фора навсегда запомнил подвиг одного из русских егерей в этот день: «Среди вражеских стрелков, засевших в садах на правом берегу Днепра, один в особенности выделялся своей отвагой и стойкостью. Поместившийся как раз против нас, на самом берегу за ивами, и которого мы не могли заставить молчать ни сосредоточенным против него ружейным огнем, ни даже действием одного специально против него назначенного орудия, разбившего все деревья, из-за которых он действовал, он все не унимался и замолчал только к ночи. А когда на другой день по переходе на правый берег мы заглянули из любопытства на эту достопамятную позицию русского стрелка, то в груде искалеченных и расщепленных деревьев увидали распростертого ниц и убитого ядром нашего противника унтер-офицера егерского полка, мужественно павшего здесь на своем посту».
За время сражения русские войска потеряли свыше 11 тысяч человек, неприятель – до 14 тысяч. Трезвомыслящие солдаты и офицеры Великой армии смогли по достоинству оценить упорство и боевое мастерство русских солдат. Так, офицер Висленского легиона пруссак Брандт приводит в своих мемуарах весьма показательный эпизод:
«Между убитыми и ранеными, здесь и там лежавшими, обратил на себя наше особенное внимание молодой русский солдат с атлетическими формами. Он был раздет донага; рана в грудь дала повод предполагать его в числе убитых, и потому его отнесли в сторону, к последним; но солдат вдруг приподнялся, проговорил несколько слов и опять упал. Я приказал подложить под несчастного соломы, накрыть его и поручил страдальца нашему человеколюбивому врачу, доктору Гуличу. Солдат прожил до позднего вечера, неоднократно приподнимался, говорил что-то и снова впадал в беспамятство. В одну из минут самосознания он сказал нам: «Вы добрые люди; но ваш царь должен быть злой, очень злой человек. Что сделал ему наш царь? Чего он хотел от нашей матушки России?.. Восстань, святая Русь, на защиту веры, царя и отечества!..» Кажется, это были его последние слова; вскоре потом я узнал от Гулича, что солдат умер. «Таковы-то все они, русские!» – заметил вечером бывший свидетелем этой сцены капитан Лихновский у бивуачного костра. – «Боюсь, что наш император затеял опасную игру».