Наш современник А. Безансон, сравнивая Россию с Европой, в европейскости ей отказывает: «Пройдёмся по списку главных признаков „европейскости": средневековая церковь и империя? нет, ничего подобного Россия не знала. Феодализм и рыцарство? нет. Возрождение и Реформация? нет. Таким образом, нет никаких оснований считать Россию частью Европы»[177]. Безансон даже утверждает: «Пушкин с печальным смирением признавал, что в России единственный европеец — это правительство; он знал, что говорит». При этом, по словам исследователя, Россия была в определённой степени чужда Европе не потому, что «отставала» от неё, но потому, что ее «догоняла», и это оказывало на неё «развращающее» действие[178].
Русские — не европейцы, они азиаты, татары, варвары, одним словом, — Орда. Конечно, восприятие соперника как варвара, не-доевропейца можно встретить у европейских народов в их отношении друг к другу, но применимо к русским этот образ использовался на редкость настойчиво всеми их противниками[179]. При этом такой подход весьма удобен, поскольку даёт простые ответы на сложные вопросы. В конце XIX века историк И. И. Иванов писал: «Не надо раздумывать над противоречиями в русской жизни, над странностями русского быта и русских людей, всё это объясняется удивительно легко. Чем страннее, тем понятнее. Чем нелепее, тем естественнее»[180].
Поэтому, если второй подход предполагает, что с Россией надо работать в надежде на её исправление и улучшение, то третий подразумевает, что с ней надо всячески бороться, но, поскольку из-за огромных размеров её сложно уничтожить, надо сделать её слабой и расчленить.
При этом необходимо помнить, что формирование представлений о
В чём причина негативного отношения к русским: виноваты они сами или исторические условия?
В чём причина негативного отношения к русским? Виноваты они сами или это связано с внешними факторами? Здесь можно выделить ряд точек зрения.
В соответствии с первой, причины негативного восприятия русских связаны с отрицательными качествами самого русского народа. Как отмечает Г. Меттан, «миф о русском медведе-людоеде и о жестоком самодержце имеет лишь одно назначение: показать, что Россия сама виновата и в собственных несчастьях, и в тех бедах, которые она навязывает всему миру»[181]. В XIX веке появляются и расовые теории, прямо относящие русских к неполноценным, низшим расам.
Вторая точка зрения ориентирована на поиск основ русофобии в особенностях исторического развития России, в военных конфликтах между Россией и Западом, а также в специфических особенностях восприятия
По сути, данные позиции лишь дополняют друг друга. По словам Г. Меттана, «громкие академические теории о «традиционном патриархальном укладе» и о «предопределённости российского пути географическими факторами» нужны лишь для того, чтобы доказать «атавистическую приверженность России к автаркии и экспансионизму, что в свою очередь нужно для того, чтобы оправдать и прикрыть евро-американские империалистические замашки»[184].
Можно выделить ещё одну точку зрения, в соответствии с которой никакой русофобии нет, её якобы изобрели сами русские, убеждённые, что все вокруг им желают зла, ненавидят и хотят уничтожить, на самом же деле — это фантазия, страх, и русским только кажется, что в мире существует русофобия. Что характерно, такой подход существует и в самой России. Наиболее отчётливо такую позицию озвучил американский дипломат и историк-славист Джордж Фрост Кеннан[185] сначала в своей «длинной телеграмме», ставшей основой «доктрины сдерживания», а потом и в книге о маркизе де Кюстине: «Что бы ни говорили про Кюстина, и как бы справедливы ни были указания на его недостатки, наши современники должны признать, что в своих мимолётных взглядах на Россию он прозрел именно те качества власти и общества, признание и исправление которых помогли бы русским обезопасить себя, если бы они отбросили навязчивую идею о каких-то адских силах, якобы из века в век угрожающих извне их родине»[186].
Это очень созвучно такому явлению, как газлайтинг, о котором стали говорить в 1960-е годы. Газлайтингом принято обозначать психологические манипуляции с целью посеять в жертве сомнения в объективном восприятии ею действительности. То есть, вы, русские, сами придумали, будто вас все ненавидят и желают зла, в реальности же ничего подобного нет. Вам кажется, что вас окружают военными базами, вам кажется, что против вас ведётся пропаганда, вам кажется, что ваших спортсменов и деятелей культуры дискриминируют, вы сами придумали, что против вас Запад ведёт самую настоящую войну. После Второй мировой войны американцы, изучая русский национальный характер, как уже отмечалось, поставили нам диагноз — «маниакально-депрессивный психоз», одним из признаков которого является мания преследования. Как видим, объяснение Кеннана вполне соответствовало этой схеме.
Русофобия вечна?
Итак, русофобия вечна? Мы обречены на негативный, высокомерно-презрительный взгляд или, по крайней мере, на рассмотрение через оптику «учитель — ученик»? Все эти вопросы связаны с тем, какой образ будущего России формировался и формируется на Западе и можно ли нас «приручить» и «подчинить».
Безусловно, в истории были весьма редкие периоды иного подхода к России и иных её образов. Так, во Франции рост интереса к России наблюдался в XVIII столетии, в эпоху Просвещения, когда во французском обществе начал формироваться «русский мираж»[187], а щедрые подарки императрицы Екатерины II содействовали формированию позитивного имиджа России, хотя и негативный взгляд, презрительно-высокомерный, как и идея «русской угрозы», формировались тоже просветителями. Потом краткий всплеск «любви» к России наблюдался в 1814–1815 годах, после вступления русских войск в Париж, когда Францию на короткий период охватила «александрома-ния» и мода на всё русское. Очередной всплеск «любви» к России произошёл после поражения Франции в войне с Пруссией 1870–1871 годов. Франция, обескровленная войной, изменила свой взгляд на Россию, стремясь найти в ней защиту от немецкой угрозы. Поражение в войне нанесло удар по негативному восприятию России, и, начиная с этого времени, русофобия, затронувшая самые широкие слои французского общества, в том числе и низы, не только уходит в прошлое, но сменяется чувством прямо противоположным. Политическая обстановка, германские военные угрозы — всё это побуждало Францию искать союзника в лице России, и именно это способствовало трансформации взгляда на нашу страну и росту интереса к ней, что в итоге привело к заключению русско-французского союза[188]. Можно сказать, что «любовь» к России стала обратной стороной ненависти к Германии. Потом были франко-советская «дружба» во времена президентства Шарля де Голля и его заявления о Европе «от Атлантики до Урала». Эта «дружба» была основана, конечно, на строгом расчёте, мудрости де Голля как политика и игре между Западом и Востоком с целью отстаивания национальных интересов Франции.
В Великобритании «приступ любви» к русским случился дважды: на заключительном этапе Наполеоновских войн и в годы действия Антанты в 1904–1917 годах. Американцы же прониклись «любовью» к России в годы Второй мировой войны. Но все это были кратковременные всплески «любви», вызванной обстоятельствами.
Как только Россия становится сильной и начинает активно защищать свои национальные интересы, немедленно поднимается волна обвинений в её адрес в экспансионизме и стремлении к мировому господству[189]. Соответственно, как только Россия ослабевает и становится неконкурентоспособной, русофобия смолкает[190]. Русофобские настроения идут на спад по двум главным причинам: либо мы очень нужны Западу для самосохранения, и тогда реальные или искусственные страхи пропаганды отступают на второй план, либо мы становимся настолько слабыми, что бороться с нами посредством русофобии нет необходимости.
Как справедливо подчёркивает Г. Меттан, многие русофилы относятся к России избирательно и любят в ней только одну какую-то сторону. Кому-то нравится реформаторский дух Петра Великого и просвещённый абсолютизм Екатерины II. Другие ценят искусство и литературу. Кто-то воодушевлён социальным экспериментом. Либо не имеют ничего против России, но выступают против политики президента В. В. Путина[191]. Так, например, известный франко-швейцарский славист Жорж Нива очень любит русскую культуру и литературу, А. И. Солженицына и диссидентов, однако после 24 февраля 2022 года он занял жёсткую антироссийскую позицию[192]. Да и в своих прежних работах Ж. Нива отмечал, что Европа готова включить в общее интеллектуальное наследие лишь лучших представителей русской литературы: «Это наша система. И её неотъемлемой частью были лучшие авторы из России»[193]. То есть, не Россия — часть Европы, а лишь её «лучшие авторы», те, которых отберёт Запад.
Вплоть до кризиса февраля 2022 года Запад делал на Россию ставку в качестве моста между Европой и Азией, стремясь использовать её как посредника. Как отмечала в 2021 году Э. Каррер д’Анкосс, президент Франции Э. Макрон «констатировал необходимость стыковки России и Европы, дабы у последней сохранились шансы вписаться в меняющийся мир. И он пожелал, чтобы за такую стыковку взялась Франция»[194]. В который раз рациональные французы готовы были изменить взгляд на Россию, дабы использовать её в своих интересах или пользоваться ею. По словам постоянного секретаря Французской академии, если Пётр Великий в своё время хотел открыть для своей страны «окно в Европу», то теперь уже Европа видит необходимость открыть «окно в Азию». Как утверждала историк, ближайшие годы должны показать, станут ли франко-российские отношения движущей силой этого «геополитического поворота»[195]. Однако международные отношения являются примером сложных систем, где крайне трудно делать прогнозы. Настал февраль 2022 года, и мир, действительно, вступил в стадию очень крутого «геополитического поворота», но вовсе не такого, о каком предполагала госпожа Каррер д`Анкосс.
Безусловно, не следует полагать, будто Запад един и думает только о России, думает непременно и постоянно, тем более что каждая эпоха и каждое общество воссоздаёт своих
Глава 2. ОТ ДРЕВНЕЙ РУСИ