Конечно, не во всех произведениях европейских авторов русские описывались только в негативном ключе. Например, Павел Йовий, блестящий латинист и гуманист, на страницах своего трактата, опубликованного в 1525 году под названием «Книга о посольстве Василия, великого князя Московского, к папе Клименту VII», создал разносторонний и весьма привлекательный образ Московской Руси[315]. И всё же, как справедливо отмечает С. Мунд, авторы предпочитали умалчивать обо всём, что могло преподнести жизнь московитов с выгодной стороны, поскольку полагалось обращать внимание на всё экзотичное, необычное, что
Европейцы изображали все явления русской жизни преломлёнными через «западную оптику». Нравы и свойства национального характера преподносились так, чтобы подчеркнуть недостатки, а не показать достоинства. Поэтому такой взгляд был весьма предвзятым, что необходимо учитывать при анализе сочинений иностранцев о Московской Руси. Помимо того, европейские авторы допускали невольные искажения, вызванные стремлением сделать понятнее читателю чужой мир, сближая его
Указанный подход будет практиковаться и в последующие эпохи: постоянно сравнивать Россию с Западом, делать акцент на отличительных чертах, преувеличивать различия и, не находя общего, воспринимать инаковость не как нечто другое, а как чуждое и свидетельствующее о низшей стадии развития; смотреть на Россию через презрительно-высокомерную оптику[318].
Кроме того, при анализе восприятия европейцами русских надо учитывать важный психологический момент: когда европейские купцы прибывали в далёкую Московию, они буквально столбенели от удивления — жители этой страны внешне были такими же, как они сами, но порядки были совершенно иными. Как отмечает Г. Меттан, это мнимое сходство России с Западом является одной из ловушек в её восприятии[319]. Это весьма существенный аспект, на который следует обращать внимание при анализе восприятия России и русских иностранцами, в том числе и в последующие столетия: вся беда заключается в том, что мы на них слишком похожи. Если бы мы были другими, то они бы не ожидали, что мы будем себя вести так, как они.
Безусловно, не вся имеющая западное происхождение информация о России была полностью ложной, поскольку дать точные сведения об описываемом предмете для многих авторов было делом чести. Поэтому они проверяли и перепроверяли информацию, стремились увидеть описываемое своими глазами или, по крайней мере, опираться на заслуживающих доверия свидетелей[320]. Но как бы ни старались европейцы создать объективный образ Руси, всё заканчивалось неудачей из-за поверхностного знакомства со страной и её обитателями. Тому было много причин: языковой барьер, подозрительность жителей и обычаи их гостеприимства, предрассудки самих путешественников, а также их несомненное чувство превосходства по отношению к принимающей их стране и непонимание того, что воспринималось ими как чужое. В итоге получившийся образ основывался исключительно на неполном, частичном видении предмета[321], и так будет и в последующие столетия. Иностранные путешественники находились в России, как правило, очень непродолжительное время, посещали только несколько городов, общались в основном со столичной элитой, по-русски не говорили, то есть, окинув нашу страну «взглядом из кареты», очень поверхностным и неглубоким, избирательным, делали обобщающие выводы о государстве и его жителях. И их выводы зачастую мало чем отличались от взглядов ренессансных путешественников.
Сигизмунд Герберштейн как систематизатор мифов о деспотичной азиатской России
В конце XV — первой половине XVI веков появилось большое количество путевых дневников. Однако самой известной книгой о нашей стране стали «Записки о Московии» австрийского дипломата Сигизмунда Герберштейна (1486–1566), создававшиеся им во время поездок в Московскую Русь, где Герберштейн побывал дважды: в качестве посла императора Максимилиана в 1517 году и австрийского эрцгерцога Фердинанда в 1526 году, однако его книга увидела свет лишь в 1549 году[322].
И.И. Иванов в журнале «Артист» писал о Герберштейне так: «Этот Герберштейн — исторический родоначальник европейских сказочников о нашем отечестве. Русь до такой степени счастлива на подобные мифы, что сам Герберштейн в руках других сочинителей превращается в мифическое лицо»[323]. Действительно, иностранцам всегда нравились сказки о России, особенно страшные, но Герберштейн не стоял у истоков этих «сказок», как и не был первооткрывателем Московской Руси. Он опирался на труды своих современников и предшественников, и, более того, на глубоко укоренившуюся в сознании европейцев традицию восприятия, корнями уходящую в античность[324].
В соответствии с античной традицией авторы эпохи Возрождения рассматривали Русь не как Восток, а как Север, приписывая её жителям те свойства природы и черты характера, которые, по убеждению античных и средневековых философов, должны быть присущи северянам, воспитанным в нечеловеческих условиях сурового климата и испытывавшим пагубное влияние небесных светил[325].
Со времён античности
К античности восходит и взгляд, сформулированный Аристотелем, указывавшим на несовместимость деспотизма со свободолюбивым характером греков и, напротив, на соответствие этой формы правления характеру варварских народов, прежде всего враждебных персов, якобы имевших врождённую склонность к подчинению. Аристотель считал деспотизм, в отличие оттирании, исключительно восточным феноменом[329].
Как справедливо отмечает О.Ф. Кудрявцев, «северная локализация» имела целый ряд обязательных коннотаций и подразумевала соответствующие географической зоне и предсказуемые черты морального облика народа и его общественного быта. Поэтому русские как северяне по определению не могли не быть варварами. Герберштейн изображал их таковыми и «никогда не забывал, с кем имеет дело, даже если его русские знакомые были людьми, заслуживающими уважения и симпатии»[330]. Более того, подчёркивает исследователь, «этим стереотипам Герберштейн дал новую жизнь, очень выразительно иллюстрируя их умело подобранными или сочинёнными картинами русской действительности, которые он развернул и прокомментировал на страницах своего труда»[331].
По словам О.Ф. Кудрявцева, на страницах «Записок о Московии» Герберштейн «обобщил уже достаточно богатый опыт исследования и изображения
Несмотря на то, что о Восточной Европе и Руси много писали и до Герберштейна[334], именно его книга заложила традицию восприятия России как азиатского деспотичного государства[335]. Характерно, что ряд трудов появляется в одно время с книгой Герберштей-на: в середине 1520-х годов вышли трактаты о Московии Павла Йовия, Иоганна Фабри и Альберта Кампенского. Однако, как справедливо отмечает О.Ф. Кудрявцев, «единство предмета повествования отнюдь не обусловило складывание тождественных или даже близких по своей сути образов России»[336]. И всё то, что вызывало восхищение и даже зависть у упомянутых выше авторов, Герберштейном было «показано с такой стороны, которая у европейского читателя воодушевления вызвать не могла»[337]. При этом австрийский дипломат не всегда противоречил своим предшественникам в указании на факт или явление московитской жизни, хотя у него всё это получало иное освещение и служило поводом для прямо противоположных выводов[338].
Но откуда тогда такая разница в восприятии одного и того же? Здесь необходимо понимать мотивы действий Герберштей-на. Какова была его цель как дипломата? Склонить Москву к участию в совместных антитурецких действиях, для чего требовалось в том числе примирить её с Литвой, но обе посольские миссии не увенчались успехом. В «Записках» Герберштейн попытался обосновать фактический провал своих миссий свойствами самих московитов и невозможностью союзных отношений с ними[339]. Делая ставку на союз с Польско-Литовским государством, он должен был показать в неприглядном свете страну, враждебную этому государству[340].
Поэтому если в сочинениях Альберта Кампенского, Иоганна Фабри и Павла Йовия была предпринята попытка диалога цивилизаций, то на страницах книги Герберштейна отношения двух разных миров представлены гораздо более напряжёнными. Всё в России, по Герберштейну, было отмечено печатью неполноценности, не только её политическое и общественное устройство, религия и мораль, но и сами жители[341].
При этом надо понимать, что Герберштейн был человеком образованным, до поездки в Россию видел едва ли не всю Европу, был прекрасным знатоком истории, читал на языках славянских народов и говорил по-русски, однако на страницах своих «Записок о Московии» он создал образ ужасной фантастической страны, вовсе не похожей на Русь реальную. Русский историк И. И. Иванов задаётся резонными, хотя и риторическими вопросами: «Но почему же Герберштейн, перечитывая русские летописи, всё-таки не вычитал основных фактов нашей истории? Почему он точно не знает, когда началась русская земля, а о монгольском иге рассказывает прямо небылицы? <…> Вы знаете, что в Киеве в XVI веке не было ни одной целомудренной девочки старше семи лет? Вы знаете, что во всём Московском государстве нет другой дичи кроме зайцев, никаких ягод и плодов кроме орехов <…> А то, что русские преисполнены продажности, хитрости, клятвопреступлений, разврата, пьянства, нечего и говорить. Удивительно, как послы целыми уехали из этого разбойничьего становища и ещё в другой раз навестили его!»[342]
«Записки о Московии» стали очень популярными, во второй половине XVI века публиковались в среднем раз в два года, всего же известно двадцать два издания. Благодаря авторитету автора и многочисленным переизданиям именно эта книга коренным образом изменила европейскую точку зрения на Московскую Русь и положила начало расхожему мнению о «русской тирании». Герберштейн одним из первых оспорил мнение, что «Московия» является частью Европы и предложил относить её к Азии: «Если провести прямую линию от устья Танаиса (Дона —
Под пером Герберштейна вместо «подлинных христианских государей» русские правители предстали перед западным читателем средоточием всех человеческих пороков, настоящими «антиправителями». Деспотичность власти, бесправие и всеобщее рабство подданных, псевдобожественность власти[345] как апофеоза всеобщей лжи, — таковы характеристики Герберштейна. По его словам, никто из государей не мог сравниться по полноте власти с московским князем: «Властью, которую он имеет над своими подданными, он далеко превосходит всех монархов целого мира. <…> Всех одинаково гнетёт он жестоким рабством»[346]. При этом деспотическая власть носит всеохватывающий характер: «Свою власть он применяет к духовным так же, как и к мирянам, распоряжаясь беспрепятственно по своей воле жизнью и имуществом каждого из советников, которые есть у него; ни один не является столь значительным, чтобы осмелиться разногласить с ним или дать ему отпор в каком-нибудь деле»[347]. В конце того же века А. Поссевино писал: «Великий князь всё держит в своих руках: города, крепости, сёла, дома, поместья, леса, озёра, реки, честь и достоинство <…> никто не может сказать, что ему что-либо принадлежит <…> каждый зависит от воли князя»[348].
Народ же проявляет рабскую покорность такой власти, и Гер-берштейн размышляет о причинах этого явления: «Трудно понять, то ли народ по своей грубости нуждается в государе-тиране, то ли от тирании государя сам народ становится грубым, бесчувственным и жестоким»[349]. По словам О.Ф. Кудрявцева, Герберштейн здесь лукавит, и у него есть ответ на поставленный вопрос: народ, предпочитающий рабство свободе, нуждается в жестоком гнёте и обречён на тиранию[350]. Герберштейн, по сути, проводит мысль о том, что рабство — это качество, имманентно присущее русским: «Этот народ находит больше удовольствия в рабстве, чем в свободе. Ведь по большей части господа перед смертью отпускают иных своих рабов на волю, но эти последние тотчас отдают себя за деньги в рабство другим господам»[351]. Как отмечает О.Ф. Кудрявцев, Герберштейн был первым, кто устанавливал связь типа власти российского правителя с присущими его народу чертами[352]. Например, даже хлеб в форме калача он описывал как символ зависимости: «Кроме того, хлебы, имеющие вид лошадиного хомута, знаменуют, по моему мнению, для всех, их вкушающих, тяжкое иго и вечное рабство»[353].