Портрет получился запоминающимся. Мишле буквально пылает ненавистью к русским. Нельзя не согласиться с мнением Ш. Корбе, отметившего, что Мишле ненавидит русских на физиологическом уровне, ненависть вызывает буквально сам факт их физического существования. Мишле входит в состояние экстатического транса от одного упоминания России; это слово для него является синонимом Сатаны. В своей «Истории Франции» он называет Россию «холодным полуголодным гигантом, пасть которого всегда разинута в сторону богатого Запада». Не только русские внушают ему физический страх, но и сама Россия[1166].
В годы войны важно создать крайне неприглядный образ противника. Мишле постарался на славу и, надо полагать, делал это искренне. Он дегуманизирует русских, отказывая им в праве не только быть нацией, но и людьми как таковыми: «Глядя на русских, ясно понимаешь, что это племя пока не развилось до конца. Русские — ещё не вполне люди. Им недостаёт главного свойства человека — нравственного чутья, умения отличать добро от зла…»[1167] Русские для него — это какая-то природная стихия: «Душа русского — стихия более природная, нежели человеческая. Добиться, чтобы она застыла, практически невозможно; она текуча, увёртлива»[1168].
Русские для Мишле — это «переменчивые обитатели океана северной грязи, где природа без устали соединяет и разъединяет, растворяет и разлагает на составные части, русские, кажется, и сами состоят из воды <…> Глаза их, удлинённые, но никогда не раскрывающиеся полностью, — не такие, как у остальных людей. Греки называли русских
Мишле задаётся вопросом: «Что же такое русский народ? Сообщество людей или ещё не организованная природная стихия? Может быть, это песок, летучая пыль?.. Или всё-таки вода?..» Русские — это даже не песок и не вода: «Нет, песок куда надёжнее, чем русский народ, а вода далеко не так обманчива»[1171].
При этом Мишле не отрицает, что у русских есть множество превосходных качеств: «Они кротки и уступчивы, из них выходят верные друзья, нежные родители, они человеколюбивы и милосердны. Беда лишь в том, что они напрочь лишены прямодушия и нравственных принципов. Они лгут без злого умысла, они воруют без злого умысла, лгут и воруют везде и всегда[1172]. Ложь — это главное свойство русских и собственно русской жизни: «В России все, от мала до велика, обманывают и лгут: эта страна — фантасмагория, мираж, империя иллюзий»[1173]. То есть перед нами устойчивый стереотип, что у русских нет нравственной основы, поэтому они, в отличие от европейцев, лишены моральных качеств, отсюда их тотальная ложь. В данном случае Мишле идёт строго по следам маркиза де Кюстина.
Что его отличает от Кюстина, так это тот факт, что в основу русской жизни Мишле ставит «коммуну» или «общину», и тут очевидно влияние Герцена: «Русская жизнь — это коммунизм»[1174]. Но дальше Мишле с Герценом расходится, поскольку община в России, как и всё остальное, представляется ему ложной. А вот с Кюсти-ном Мишле сближает то, что община для него — это тоже смерть: «общинный коммунизм, способствующий рождаемости, несёт в себе также начало совершенно противоположное — влекущее к смерти, к непроизводительности, к праздности. Человек, ни за что не отвечающий и во всём полагающийся на общину, живёт, словно объятый дремотой, предаваясь ребяческой беззаботности…»[1175]
В рамках общины крестьянин влачит абсолютно растительную жизнь: «Вот жизнь совершенно природная, в самом низшем, глубоко материальном смысле слова, которая принижает человека и затягивает его на дно. Мало труда, никакой предусмотрительности, никакой заботы о будущем. Женщина и община — вот две силы, помогающие жить мужчине. Чем плодовитее женщина, тем щедрее община. Физическая любовь и водка, и непрестанное рождение детей, которые тотчас умирают, после чего родители немедленно зачинают следующих, — вот жизнь крепостного крестьянина»[1176].
Мишле сравнивает общины сербов и черногорцев с русской общиной. Если первые для него — пример героической борьбы тех, «кто защищает Европу от варваров и стоит в авангарде борцов за свободу» (Мишле имеет в виду сербов и черногорцев, боровшихся с Османской империей —
Семья в России — не семья: «Разве жена здесь принадлежит мужу? Нет, прежде всего она принадлежит помещику. Она рожает ребёнка — как знать, от кого?» В России и община — не община: «С первого взгляда может показаться, что перед нами маленькая патриархальная республика, в которой царит свобода. Но присмотритесь внимательнее, и вы поймёте, что перед вами всего-навсего жалкие рабы, которые вольны лишь делить между собой тяготы рабского труда»[1180].
В общине — зародыш смерти и бесплодности. Человек, без всякого чувства ответственности, опирающийся на общину, будто остаётся в детском состоянии. Русские в ужасе от собственности. Те, кто становятся собственниками, быстро возвращаются к общине. Собственник разоряется; общинник не может разориться, потому что у него ничего нет. Свободным крестьянам ещё тяжелее, поэтому никто не стремится к свободе.
Помещик — вроде бы отец крестьянам, но на деле — жестокий царёк, управляющий своей деревней ещё более деспотично, чем император из Петербурга — всей страной. Правительство хуже любого барина и состоит из самых лживых людей, какие только встречаются в империи лжи. Оно именует себя русским, по сути же остаётся немецким. Не знающие российской жизни, чуждые русским нравам и русскому духу, всегда готовые надругаться над кротким и легкомысленным русским народом, извратить его исконные похвальные свойства. Церковь только называется церковью, являясь частью государственной машины. Священник — не кто иной, как чиновник. «Вот церковь, в которой всё от материи и ничего — от духа». Император — «самый лживый из всех лживых русских, верховный лгун, царящий над всеми прочими лгунами»[1181].
Ложь в России — абсолютно во всём: «Ложь — в общине, которую следовало бы назвать мнимой общиной. Ложь — в помещике, священнике и царе. Крещендо обманов, мнимостей, иллюзий!» Ложь — основа внешней политики России и её оружие против Европы[1182].
Итак, Россия — «царство фасадов», иллюзия и обман, и император это прекрасно знает: «Каждый день император убеждается, что его громадная власть — не более чем иллюзия, что его могущество — не что иное, как бессилие; жизнь напоминает ему об этом безжалостно и едва ли не насмешливо <…> Земного бога обманывают, обворовывают, осмеивают и оскорбляют!» Однако, отмечает Мишле, «постоянства нет даже в обмане <…> Так живёт эта непостоянная держава»[1183].
Главный же вывод Мишле таков: «Восхитительно точное определение было дано России, этой разрушительной силе, этому ледяному яду, который она медленно разносила, и который ослабляет жизненные силы, парализует будущие жертвы, лишая их всякой защиты: „Россия — это холера"»[1184]. Тут уместно вспомнить, что
«История Святой Руси» Гюстава Доре: крестовый поход цивилизации против варварства
Не только писатели, поэты и публицисты горячо откликались на вопросы текущей политики, но и художники. Во Франции жанр политической карикатуры был весьма популярен уже в годы Июльской монархии, достаточно вспомнить жёсткие социальные карикатуры Оноре Домье.
В годы Крымской войны во Франции была опубликована книга, весьма необычная по своему жанру — «История Святой Руси», написанная известным живописцем, графиком и иллюстратором Гюставом Доре (1832–1883).
В этой работе, которую можно считать настоящим русофобским бестселлером, происхождение России, её история, политическое устройство получили фантастическую и крайне язвительную интерпретацию. Сам жанр работы, как уже отмечалось, был новаторским — графический роман, иллюстрированная история, где под иллюстрациями представлены краткие тексты. Сочетая карикатурные изображения с едкими комментариями, Доре изображает Россию гротескно и откровенно издевательски. Это подчёркнуто уже в самом названии: «Чрезвычайно образная, увлекательная и причудливая история Святой Руси по старинным источникам и историкам: Нестору, Никону, Сильвестру, Карамзину, Сегюру и др. в 500 рисунках с комментариями». Свою книгу Доре начинает с изображения чёрного квадрата, поясняя, что «в непроглядной тьме затеряно начало истории России», а первый русский появился в результате «порочной связи» белого медведя и моржихи: «Если верить древнейшим источникам, между 2-м и 3-м годами могучий белый медведь Полнор пленился многообещающей улыбкой красотки-моржихи. В результате этой порочной связи на свет появился русский». Правда, сообщает он, «другие летописцы в качестве прародительницы русских упоминают не красотку-моржиху, а заурядную самку пингвина»[1185].
Древние русские занимались постоянными драками, в которых калечили друг друга. В один прекрасный момент они поняли, что должны выбрать себе правителя. «После недолгого выяснения отношений спорящие партии сошлись на том, что для управления народом требуется один, однако целый, мужчина. Но в ходе усиленных поисков обнаружилось, что среди уцелевших никто (даже люди, имевшие при себе все конечности) не жаждет возглавить массы. Таким образом, возникла необходимость пригласить претендента — из соседней Азии»[1186]. Так появился Рюрик, который, заполучив трон, тотчас же направил свои стопы к Константинополю. «Но вскоре ему пришлось возвратиться домой, чтобы умереть от почечной колики. Его престолонаследник Игорь также направил свои стопы к Константинополю, но вскоре вернулся в Новгород, где, подобно Рюрику, поспешил умереть от почечной колики <…> Когда же и унаследовавший трон Изяслав обнаружил у себя симптомы этой семейной болезни, лейб-медик дал ему совет: чтобы победить Турцию, достаточно овладеть Чёрным морем да излечиться от воображаемой хвори»[1187]. Как видим, здесь Доре указывает на якобы заветную цель всех русских государей — Константинополь.
Ивана Грозного Доре даже не желает описывать: «Многие историки (чтобы не сказать: все) посвятили толстые тома эпохе правления этого чудовища. Нам же, любезный читатель, лучше забыть о кровавом демоне, созерцание которого столь ужасно, что способно огрубить чувства»[1188].