Пропаганда Крымской войны: от театральных постановок до нового издания книги Кюстина

К концу 1853 года общественное мнение во Франции было резко антироссийским. В то же время «русская тема» была в моде. Например, в парижском театре «La Gaite» (Веселье) 24 ноября 1853 года состоялась премьера драмы в пяти актах Альфонса-Франсуа Арно и Луи Жюдиси «Казаки»[1103]. На волне патриотического подъёма, охватившего французов, постановка имела невероятный успех. Действие происходит в феврале 1814 года в Труа, где оказываются русские казаки под командованием графа Ман-зароффа. У казаков имена типично русские: «Русское», «Фёдорович», «Иванофф». Русские в этой драме представлены как стереотипные образы: они едят сало, у маркитантки по имени Марион Бородино непременно требуют водки, поэтому Марион в целях экономии решает подливать им в бутылки воду из Сены, говорят на языке «tcheff, tchiff, tchoff». Граф Манзарофф является жестоким человеком: на поле боя он мог зарубить безоружного противника, молящего о пощаде, а в своём салоне застрелить крепостного за разбитую вазу и потом спокойно продолжить чтение газеты. Крепостная графа, казачка Ольга, прекрасная в своей дикой красоте, имеющая нрав «наполовину варварский, наполовину цивилизованный» (кстати, безупречно говорящая по-французски), не жалуется на судьбу, понимая, что крепостные — рабы, являющиеся собственностью хозяина. Именно Ольга — единственный достойный персонаж из всех русских героев пьесы. Несмотря на свою испорченность крепостничеством, в финале она оказывается спасительницей, но погибает после истязаний кнутом.

Однако это драма не столько о казаках, сколько о французах, которые и в 1814 году сохраняли силу духа, национальную гордость и желание отомстить «татарским ордам», которые топчут их землю. Так, женщина из народа наставляет ребёнка, указывая на казаков: «Посмотри внимательно на этих людей, моё дитя, это враги твоей страны <…> они убили твоего отца, они изнасиловали твою мать <…> помни об этом, когда станешь взрослым!» И ребёнок отвечает: «Матушка, когда я вырасту, я возьму ружьё и убью казаков»[1104]. В финале смекалистые французы, переодевшись казаками, смогли победить врагов своей родины, причём против увальней-казаков действовала даже собака. Русские были вынуждены бежать из Труа, куда под восторженные крики «Да здравствует император!» вступил Наполеон[1105].

Однако самое удивительное в истории с драмой другое. По окончании Крымской войны, когда отношения между Россией и Францией начали восстанавливаться, Арно вместе со своей супругой, известной актрисой Напталь-Арно, и тремя детьми отправляется в страну тех самых ужасных казаков, и уже в 1857 году они выступают на сцене Михайловского театра в Санкт-Петербурге[1106].

В годы войны важно было высмеять Россию, её историю, политику и государей. Особенно досталось Николаю I. Если взглянуть на многочисленные карикатуры тех лет, то император Николай Павлович предстаёт именно таким — грубым и нечёсаным дикарём. Конечно, это нисколько не соответствовало безукоризненной внешности российского государя, но у пропагандистов были другие задачи. Поэтому и успех «Казаков» стал результатом не только художественных достоинств драмы, но и следствием атмосферы, царившей в Париже. Именно общественный настрой определял успех или провал театральных постановок.

В конце 1853 года Виктор Гюго, бывший в оппозиции режиму Наполеона III, на острове Джерси празднует на свой лад двадцать третью годовщину польского восстания, возобновляя свои инвективы против императора Николая: «Есть в Европе человек, который давит на неё, который в целом есть правитель духовный, владыка земной, деспот, самодержец, строгий в казарме, смиренный в монастыре, раб устава и догмы, и который приводит в движение, чтобы подавить свободы континента, империю мощью в шестьдесят миллионов человек <…> Он царствует в Берлине, Мюнхене, Дрездене, в Штутгарте, в Вене, как и в Санкт-Петербурге; у него душа австрийского императора и воля короля Пруссии; старая Германия всего лишь его прицеп <…> Он держит в своих руках крест, который превращается в меч, и скипетр, который превращается в кнут». Гюго в целом полагал, что всё закончится всеобщей революцией и из войны выйдет «конфедерация единых народов. Европа казаков породит Европу республиканскую»[1107].

Французы по-прежнему сравнивали русских с гуннами. Так, в конце января 1854 года газета «Impatrial» писала: «Император Николай — тот же Аттила. Думать иначе — значит отвергать всякую справедливость и порядок. Лживая политика, лживая религия — вот что такое Россия. Её варварство, обезьянья карикатура на нашу цивилизацию, не вызывает ничего, кроме недоверия, её деспотизм внушает нам ужас <….> Её деспотизм подходит, вероятно, её населению — полулюдям-полузверям, сборищу разъярённых животных, но людям цивилизованным он не пристал…»[1108]

9 (21) февраля 1854 года последовал царский манифест «О прекращении политических сношений с Англиею и Франциею». 27 марта 1854 года о состоянии войны объявила королева Виктория, днём позже это сделал император Наполеон III[1109].

Начиная войну, Наполеон III мобилизовал в своих интересах общественное мнение. Ещё 2 марта 1854 года, выступая на открытии парламента, он заявил об опасности, исходящей для Европы от «колоссальной державы, протянувшейся от Севера до Юга, владеющей почти исключительно двумя внутренними морями, угрожающей своей армией и флотом нашей цивилизации»[1110].

Как отмечал Ш. Корбе, анализ официального издания «Le Moniteur Universel» показывает, что если в 1853 году русская тема не особенно интересовала читателей, то в следующем году интерес к России заметно возрос. Так, в работе под названием «Россия и Турция», опубликованной 16 февраля 1854 года, рассказывалось о политике России по отношению к Польше и отмечалось: «То, что мы сейчас видим, это та же дипломатия калёного железа, только проводимая с открытым забралом, поскольку она исходит из того, что можно обойтись без предосторожностей». 23 марта в газете была помещена выдержка из австрийской брошюры Э. Во рейса, в которой были такие слова: «Когда Россия появится у южных границ Австрии, как она уже оказалась на её северных и восточных окраинах, когда Италия окажется под русским влиянием, когда русский флот будет таким же могущественным в Средиземном море, каким он уже является на Балтике, когда эта держава будет царствовать в Иерусалиме, в Византии и в Риме, тогда в Европе будет только одна великая держава»[1111].

Газета «Le Moniteur Universel» знакомила читателей с выдержками из «Степей Каспийского моря» супругов Адель и Ксавье Оммер де Гелль, инженеров-геологов, неоднократно бывавших в России и написавших об этих поездках целый ряд работ[1112]; на её страницах снова появляются неизменные образы казаков (вероятно, тут не обошлось без очерка о казаках Проспера Мериме)[1113]; сообщалось о владениях России в Калифорнии, а из номера от 17 декабря читатель мог узнать об устойчивом характере русской дипломатии, ведь её принципы, как утверждало издание, были выработаны ещё Петром Великим, поэтому российская дипломатия неизменно следовала путём, завещанным императором[1114]. Как видим, в очередной раз транслируются идеи подложного «Завещания Петра Великого», вновь ставшего весьма востребованным.

В первые месяцы войны, когда военные действия активизировали интерес к России, во Франции были опубликованы «Записки охотника» И. С. Тургенева. Характерно, что вышли они под названием «Записки русского барина, или Картина современного состояния дворянства и крестьянства в русских провинциях» в переводе Зрнеста Шаррьера[1115]. Французские критики и публицисты наперебой советовали своим читателям ознакомиться с этой книгой, представляя её как важный информативный материал, освещающий внутреннее состояние таинственной северной империи, направившей «грозные орды в атаку на старый мир»[1116]. Например, критик Ф. Морнан писал в «L’lllustration»: «Большое удовольствие и пользу получит читатель при ознакомлении с „Записками" русского охотника или барина, по-видимому, очень искренними и точными. В этих талантливых рассказах, лишённых всякого отпечатка ремесленности и претензии на эффект, можно найти сведения исключительной ценности, особенно в современных условиях, о загадочной жизни русских рабов»[1117].

Такое название книги и её весьма вольный перевод возмутили писателя, о чём он не преминул написать главному редактору газеты «£е Journal de St. Petersbourg» 7(19) августа 1854 года. В этом письме Иван Сергеевич сообщал: «Мне недавно попался в руки французский перевод одного из моих сочинений, напечатанного года два назад в Москве. Этот перевод, неизвестно почему-то названный „Записками русского барина" — „Memoires d’un seigneur Russe", подал повод к нескольким статьям, помещённым в разных иностранных журналах. Вы легко поймёте, м.г., что мне не идёт вступать в прения с моими критиками, слишком, впрочем, ко мне благосклонными, но я чувствую потребность протестовать против заключений, которые многие из них сочли возможным извлечь из моей книги. Я протестую против этих заключений и против всех выводов, которые можно из них сделать, протестую как писатель, как честный человек и как русский; смею думать, что те из моих соотечественников, которые меня читали, отдали справедливость моим намерениям, а я и не добивался никогда другой награды. Что касается до перевода г. Е. Шарриера, по которому судили обо мне, то вряд ли найдётся много примеров подобной литературной мистификации. Не говорю уже о бессмыслицах и ошибках, которыми он изобилует, — но, право, нельзя себе представить все изменения, вставки, прибавления, которые встречаются в нём на каждом шагу. Сам себя не узнаёшь»[1118].

Уже после Крымской войны, в 1858 году, вышел новый перевод «Записок охотника» на французский язык, выполненный Ипполитом Делаво под наблюдением самого Тургенева, который почти год работал вместе с переводчиком[1119]. В предисловие переводчика к этому изданию было включено, вероятно, по желанию Тургенева, уточняющее письмо, в котором отмечалось: «Перепечатка эта объясняется тем, что перевод Делаво, принципиально отличавшийся от перевода Шаррьера и притом авторизованный, должен был аннулировать в глазах французских читателей и критики перевод 1854 года»[1120].

В 1854 году вышло пятое издание работы А. де Кюстина. В предисловии к этому последнему прижизненному изданию, датированному 15 июня того же года, маркиз подчёркивал: да, он не пророк, но Россия такова, какой он её увидел. При этом, как утверждал автор, даже в момент первой публикации его книги «Россия представала перед Европой в ореоле лжи», и «лишь нынешней войне оказалось под силу разрушить эти чары». Кюстину, по его собственному признанию, «удалось разглядеть лицо государя, который носит самую непроницаемую маску в мире, ибо правит народом, для которого лицемерие — вторая натура»[1121]. И если в самом тексте Кюстин воздержался от негативного изображения императора Николая I, то в предисловии к этому изданию написал так: «Император Николай прежде всего — уроженец своей страны, страна же эта не может вести честную политику, ибо судьба постоянно увлекает её на путь завоеваний, свершаемых на благо деспотизма, подобных которому нет в мире, ибо он весьма искусно притворяется цивилизованным. Только люди бесконечно доверчивые или бесконечно недобросовестные могли искать в этой стране лекарство от опасностей, грозящих Европе». Поэтому, чтобы просветить простой народ, отмечает Кюстин, он решил выпустить дешёвое «издание для народа».