• русская шуба из камки макового цвета на беличьих черевах.
Все три кафтана и шуба были опушены собольими «огоньками» и украшены золотосеребряным кружевом[475]. Возможно, шуба и муфта либо какой-то из кафтанов были комплектными, составляя эффектную пару «шуба + муфта» или «кафтан + муфта».
«Муфть норковая» обнаруживается в приданом дочери московского стольника Екатерины Пургусовой, невесты поручика Андрея Селиверстова (1717)[476]. Довольно часто среди имущества дворянок встречаются лисьи муфты.
Среди описей имущества небогатых горожанок, не привыкших к частым обновкам, мы видим менее статусные меха и более дешевые муфты, иногда с пометами «старая», «ветхая», «гнилая», «негодная». Так, при посмертном распределении пожитков опального царевича Алексея Петровича его любовнице крепостной девке Афросинье досталась старая хорьковая муфта (1718). О том, какую малую материальную (не мемориальную!) ценность имела эта вещица, лучше всего скажут вещи, переданные Афросинье вместе с муфтой: небольшой кусок пунцовой ленты, спорок со старого камчатого одеяла, отрез тафты в половину аршина, две старые рубахи, шелковые обрезки и остатки зеленого чая и тому подобное[477]. Известно, что среди этого имущества встречались и достаточно дорогие вещи, как то: шесть белых кружевных чепцов, пестрый шелковый платок, ножницы, тафтяной кунтыш, деревянные четки, две парчовые женские шапки, пара женских башмаков, соболья шапка, брабантские кружева, белый парик, серебряный пояс и др., что только подчеркивает малую ценность этой ветхой муфты.
Трансляция моды шла «как бы по зауженной кверху спирали: от малочисленного дворянского круга к все более численно расширяющимся кругам городского населения. На каждом из таких кругов в этот процесс втягиваются новые социальные слои, от среднеобеспеченных до малообеспеченных»[478].
Муфты первой половины столетия более чем скромны в размерах; встречаются и микромуфты, больше уместные в детском гардеробе[479]. Не случайно муфта, найденная на женской половине дома Головкиных (1742), обозначалась в описи имущества как «муфта соболья малая»[480]. С 1760-х годов маленькие муфточки вышли из моды; теперь они погребены в «вечный мрак сундуков»[481], где, по словам современников, их ждали моль и тление. Вектор моды переменился: теперь должность согревательницы мужских, женских и детских рук отдана огромным и бесформенным муфтам, по форме схожим скорее с осиным гнездом, нежели с аккуратным и компактным цилиндром – типичной муфтой первой половины – середины XVIII столетия.
В эпоху галантного века, странную пору, когда цари и царедворцы предпочитали «длинные завитые волосы, посыпанные пудрой и надушенные духами, пряжки и на башмаках и коленях заменены для удобства шелковыми бантами… На руки надевают перчатки, зубы не только чистят, но и белят, лицо румянят. Не желая ни в чем отставать от женщин… употребляют тонкое полотно и кружева, обвешивают себя часами, надевают на пальцы перстни, а карманы наполняют безделушками»[482], муфта стала желанным аксессуаром для обоих полов. По свидетельству современников, редкий модник того времени обходился без «маньки»: это «по-старинному, а по-нынешнему муфточка», – объяснял Д. И. Фонвизин в 1772 году[483]. Так, среди гардероба светлейшего князя Александра Меншикова упоминаются 147 рубах, в том числе с кружевными манжетами, около 50 кружевных галстуков, 55 пар кружевных и шелковых чулок, 25 париков, парчовая домашняя одежда и такие же туфли и соболья муфта. Царевичу Алексею Петровичу принадлежала «муфть лисья черная», сановнику князю Алексею Долгорукову – одна соболья муфта и одна «рассомачья» (1732) (из меха росомахи), адмиралтейцу Александру Кикину – муфты собольи и рысьи (1718)[484].
Пик увлечения русского дворянства муфтами, насколько можно судить, пришелся на последнюю четверть столетия, когда они, увеличиваясь в размерах год от года, к рубежу столетий достигли предельных объемов. Об этом можно узнать из модных журналов и живописи того времени. Не отставала и карикатура, обращенная на смешные, нелепые, а порой и уродливые изображения щеголей и щеголих[485], и злободневная сатирическая проза[486].
Переломным моментом в истории меховой муфты в России стали последние годы столетия, когда павловским указом офицерам воспрещалось ношение муфт и меховых шуб[487]. Они «должны были совсем позабыть прежний свой и избалованный совсем образ жизни, но приучить себя вставать очень рано, быть до света еще в мундирах, перестать кутаться в шубы и муфты», – вспоминал мемуарист А. Т. Болотов в «Памятнике претекших времян»[488]. Светский мужской костюм в это время находился под сильным влиянием военного, и к рубежу столетий муфта превратилась в сугубо дамский аксессуар.
Итак, результатом петровских реформ стало изменение культурного значения меха. Его тесная сакральная связь с персоной царя уже не столь актуальна, как раньше. Однако, несмотря на активно идущий процесс вестернизации, мех, как и раньше, представлялся одним из важнейших, исконных символов России, показателем благополучия огромной – теперь уже просвещенной – державы.
Сохранилась, обогатившись новыми значениями, и символизация одежды из меха: благодаря географическим открытиям эпохи «бобровая» шуба приняла на себя роль вещественного символа этих открытий и, шире, молодой Российской империи как новой морской державы. Впервые в истории «морской» мех калана сравнялся в меховой иерархии с «сухопутным» соболиным мехом; не в последнюю очередь потому, что промысел соболя в России переживал трудные времена. Однако «соболиный кризис» пока не сказывался на русской меховой моде: здесь, несмотря на отдельные проблемы пушного промысла, по-прежнему царили соболя огромной ценности.
И в новый «светский» век мех и шуба оставались важной частью русского мира, пусть и следующего курсом на Запад.
Глава 7
Первая половина XIX столетия стала временем усиления кризиса империи, где правили дети Павла I Александр и Николай. Во второй половине столетия исторический тупик, вызванный, прежде всего, крепостным правом, заставил Александра II провести ряд кардинальных преобразований во всех сферах государства, но реформы были свернуты уже Александром III; его сын Николай II также не желал преобразований. Страна находилась в остром социально-политическом кризисе. Показательно, что кризис государства и противоречия в его развитии в XIX – начале XX века отразились и на меховой истории: это время стало также и временем кризиса пушного промысла.
Как мы помним, пушные запасы Сибири начали постепенно оскудевать уже с середины XVIII века. Однако Россия по-прежнему развивала пушной промысел по экстенсивному типу. Очевидно, что вскоре она должна была искать новый материал для своей «шубы».
Но в начале XIX века еще казалось, что Россия обладает неисчерпаемыми пушными ресурсами[489]. Промысловое освоение Русского Севера, Сибири и Урала – Тобольской, Томской, Иркутской, Енисейской губерний, Якутской и Забайкальской областей, Туруханского края и Приморской части Восточной Сибири, а также Пермской губернии и так называемой «подстоличной Сибири» – Архангельской, Олонецкой и Вологодской губерний[490] предоставило молодой империи огромное количество меха высокой ценности.
В статистических отчетах по промыслу и торговле русской пушниной ежегодно фигурировали более двух десятков наименований: несколько сортов лисицы – красная («огневка»), черно-серая или бурая чепрачная («крестовка»), черная и чернобурая, бурая, седая (чернобурая с большим количеством седых волос), сиводушчатая (буровато-желтая с темным подшерстком, серовато-желтым огузком и синевато-темным брюхом), горностай, белый и голубой песец, выдра речная и морская (калан), черный, бурый и белый медведь, пыжик (олень), волк, белый и темный хорь, барсук, куница, колонок и норка, рысь, сибирский (амурский) тигр и леопард, дикая кошка, заяц русак и заяц беляк, белка и, конечно же, «царь» русской пушнины – соболь[491].
Многомиллионные обороты пушнины (в том числе невыделанного сырого, а также выделанного и выделанного шитого меха) и готовых меховых изделий составляли одну из традиционных особенностей России. Спрос на русский мех и на внутреннем, и на внешнем рынке был огромен.
Главными всероссийскими пунктами по продаже сырой пушнины были Якутская и Ирбитская ярмарки, расположенные в непосредственной близости к основным районам заготовки. Славилась пушниной Обдорская ярмарка; локальную нишу занимали небольшие Анадырская, Чукотская и Анюйская[492] ярмарки и ярмарки Европейского Севера России[493]. Небольшие, но постоянные обороты имели ярмарки местного значения, где пушнина обменивалась на товары (Учурская ярмарка и другие[494]). На продаже обработанного (выделанного и шитого) меха специализировалась знаменитая Нижегородская (бывшая Макарьевская) ярмарка – главная ярмарка России, одна из крупнейших в мире: расположенная на перекрестке важнейших торговых путей, соединявших Европейскую Россию, Сибирь, Дальний Восток, Среднюю Азию и Арабский мир.