Уважаемый читатель, познакомившись с текстом книги, обратил внимание на неоднородность бессарабской элиты, которая во второй половине XIX в. состояла из сторонников общерумынской идеи, из русских чиновников и офицеров, а также лояльного молдавского дворянства. Время и специфика вошедшей в состав России Бессарабии создали условия для вовлечения молдаван в русскокультурное пространство, отдаляя тем самым последних от идеи формирования общерумынского этнокультурного ПОЛЯ.

С другой стороны, большинство населения Бессарабии представляло крестьянство, оказавшееся под сильным влиянием слова Божьего и русского законодательства. Сказались отсутствие массового образования, наличие этноязыковых барьеров и нахождение вне процессов этнонационального строительства румынского государства, в которое оказались вовлечены запрутские молдаване. Это привело к консервации бессарабской молдавской региональной идентичности.

На специфику молдавской идентичности оказывало влияние и усиление славянского компонента в ходе добровольной ассимиляции части беженцев из регионов Украины и России в Бессарабию, которые, скрываясь от преследований, записывались молдаванами.

Вместе с тем вовлеченность бессарабских молдаван в развитие российской государственности и раскол с соэтниками из запрутской Молдовы способствовали выработке синдрома провинциальности – комплекса, который сохранился при формальной молдавской государственности в последующие годы советской власти и дает о себе знать и на современном этапе – в годы независимости Республики Молдова³.

Продолжая разговор об идентичностях, важно отметить, что кривая молдавской этнической идентификации XIX – начала XX в. была не единственной проблемой того периода. Именно тогда осуществляется постепенная трансформация русинской идентичности в украинскую и молдавскую⁴.

Тогда же происходит процесс окончательного структурирования гагаузского самосознания на землях Буджака. И первым, благодаря кому наука и читающая масса россиян узнали о существовании гагаузов, был русский генерал Валентин Александрович Мошков.

В настоящее время отдельные авторы подвергают активной критике использование формационного подхода советскими и частью современных историков, в том числе при характеристике процессов, происходивших в Бессарабии XIX – начала XX в.⁵

Здесь уместно привести мысль авторитетного в исторической науке автора – А.Дж. Тойнби. Говоря о западной демократии, он обратил внимание на две силы, осуществившие переворот в сознании европейских народов, – индустриализм и национализм, которые, по словам ученого, «господствовали в западном обществе два века (приблизительно до 1875 г.)»⁶. Продолжая рассуждения, Тойнби подчеркивал: «Возникла глубинная внутренняя потребность ощутить Жизнь как целостность, противоположную видимой повседневной изменчивости. Это чувство охватило как малые нации, так и сообщества, в состав которых входили эти нации. Такие сгущения социальных эмоций в национальных группах стали почти повсеместными, и у историков иммунитет против них был не сильнее, чем у остальных людей. Действительно, дух национального взывал к историкам с особой силой, поскольку он в какой-то мере обещал примирить индустриальное разделение труда с внутренним стремлением к целостности. Противопоставлять себя “всеобщей истории”, которая создается на индустриальных принципах, – задача непосильная даже для самого одаренного, самого энергичного индивидуума. Вот почему в поисках единства взгляда историк приходил к отказу от универсальности, ибо сужение научно-исследовательской цели неизбежно проливает новый свет на любой исторический ландшафт. Когда же он в своих поисках вновь обретал единство и в этом смысле достигал некой универсальности, могла возникнуть проблема примирения его интеллекта с его социальным чувством, но это внутреннее противоречие предполагалось снять духом национального»⁷.

В контексте нашего разговора слова европейского ученого важны тем, что подчеркивают роль и значение той экономической среды, в которой оказалась изучаемая нами территория Пруто-Днестровского междуречья. Попав в Российскую империю, население этих земель было вынуждено подстраиваться под те экономические процессы, которые переживало русское государство в XIX – начале XX в. Россия в плане буржуазных реформ отставала от Европы, которая, как отмечал А.Дж. Тойнби, два века испытывала воздействие капиталистических преобразований, сказавшихся и на этничности, и на национально-государственном переустройстве европейских государств в русле демократических буржуазных преобразований. В России процессы капитализации протекали в значительно более сжатые сроки, и в ходе буржуазных трансформаций в большей степени возобладали авторитарные методы распространения новых ценностных ориентиров. Только крепостничество было официально отменено во второй половине XIX столетия, в ходе начавшихся буржуазных преобразований, которые продолжались и в указанном Тойнби 1875 г. Несмотря на стремительные изменения в социально-экономической жизни, к Первой мировой войне Россия явно не успела окончательно выстроить ту новую систему сознания буржуазной нации, которую время и обстоятельства позволили сформировать в Европе. В последующем в России не преминули начаться уже другие – советские трансформации. Эти процессы, вместе с расчлененностью исторических земель Молдовы по Пруту после 1812 г., способствовали формированию мерцающей румынской идентичности среди, прежде всего, небольшой части национальной интеллигенции Бессарабии. Указанные тенденции усилились в ходе оформления и становления румынской государственности во второй половине XIX в. и подпитывались последующими историческими событиями XX столетия (политика Румынии в Бессарабии в межвоенный период), а также в годы независимого существования Республики Молдова. Впрочем, конспективно обозначенные события XX – двадцати лет XXI в. – тема для отдельной работы⁸.

Возвращаясь к бессарабской идентичности, необходимо обозначить несколько принципиальных моментов, свойственных изучаемому времени – XIX – началу XX в.

Для полиэтничного края действительно были характерны добрососедские отношения между представителями разных национальностей, но бессарабская общность сложилась в большей степени как географическая идентичность, как этнорегиональная неоднородная данность. Можно даже говорить о формировании определенных общих черт материальной культуры, складыванию которой способствовал общий регион проживания разноэтнического населения.

При этом в Бессарабии так и не сформировалась единая этнокультурная общность. Нет причин предполагать, что это было сделано специально. Тем не менее поликультурное население, несмотря на совместное проживание, в то же время в немалой степени дистанцировалось друг от друга.

Имея свои привилегии, довольно замкнуто жили задунайские переселенцы. В силу языковых и культурно-бытовых особенностей сохранились немецкие колонии, столь же «камерно» внутри иноэтничного окружения проживали евреи, что также объясняется их инокон-фессиональностью и родом деятельности (торговля, ростовщичество, посессорство и т. п.).

Хочется быть правильно понятыми: сказанное не означает, что представители названных этнокультурных сообществ вообще не контактировали друг с другом. Это совсем не так. Немецкие плуги в скором времени после освоения немецкими поселенцами новых мест проживания стали весьма популярными среди передовых помещиков, а позднее и у простых поселян. Дети из соседних сел посещали немецкие и болгарские школы и т. п. Но вместе с тем болгары и украинские выходцы из Подолии и Карпат долгое время предпочитали брать себе в жены девушек из материнских сел.

Сказывалось и частое изменение границ Бессарабии: переход устья Дуная и части южных регионов края в состав Молдовы по результатам Парижского мира, а затем возращение России Южной Бессарабии в 1878 г. Выйдем, однако, за пределы изучаемого нами периода. С 1918 по 1940 г. Бессарабия находится в составе Румынского королевства. Вернувшись на короткий срок в состав уже Советской России, Бессарабия вновь оказывается, на протяжении четырех лет, под контролем уже немецко-румынских властей. После восстановления советской власти ее южные и северные регионы были переданы соседней Советской Украине.

Таким образом, бессарабская идентичность имела свою специфику. Власти и исторические обстоятельства не способствовали ее окончательному оформлению. Это, однако, не означает, что бессарабское региональное самосознание вообще не сформировалось. Показателен пример, связанный с именем Г. Котовского, отметившего в советских анкетах свою бессарабскую национальность⁹. Однако бессарабская идентичность моделировалась разными политическими акторами (Российская империя, королевская Румыния, Советский Союз). В период нахождения края в составе Российской империи бессарабская идентичность не успела окончательно сформироваться. Совершенно иные тенденции бессарабцы ощутили, находясь в составе королевской Румынии в межвоенный период. А в советское время Бессарабия оказалась разделенной между Молдавией и Украиной, причем к последней в 1924–1940 гг. было присоединено Левобережное Приднестровье. В результате получилось, что представители местного населения, в том числе из южных регионов, входящих сегодня в состав Украины, иногда именуют себя бессарабцами, но это уже скорее является данью исторической памяти…

Бессарабия омывается двумя реками – с запада Прутом, а с востока Днестром. Облекая проблему бессарабской идентичности в художественную риторику (авторы имеют на это основания, так как в книге анализируются и художественные произведения, см. содержание и далее текст заключения), уместно привести слова современного популярного французского писателя Бернарда Вербера: «На дне оврага течет река. Они не умеют плавать и не могут перейти ее, но видят, что на другом берегу гораздо лучше. На другом берегу всегда лучше»¹⁰.

Как догадывается читатель, дело тут не в буквальном понимании сказанного – умении плавать или переходить реки, а в видении себя в мире и мира в себе. Бессарабцы не раз переходили и переплывали обе реки, убеждаясь в плюсах и минусах жизни за Прутом и Днестром, да и к ним прибывали переселенцы с разных сторон, но в целом эйфорическое представление о заречьях было свойственно населению этого региона и в изучаемый период, и позже. В немалой степени идеализации образов способствовали представители интеллигенции, прежде всего пишущей. Мало что изменилось и в настоящее время…

Однако проблема идентичности населения Пруто-Днестровского междуречья XIX – начала XX в. не является основной в проблематике, раскрываемой в данной книге. Ее скорее следует рассматривать как фон, позволяющий лучше понять процессы развития историографического описания полиэтнического населения русскими исследователями обозначенного времени. Правильнее было бы констатировать, что основной задачей, которую поставили перед собой авторы настоящей монографии, было представление этнографического изучения населения Бессарабии и Левобережного Поднестровья русскими исследователями.

Подобный подход был избран для того, чтобы продемонстрировать отношение авторов, пишущих о Бессарабии, к изучаемой территории и населению, на ней проживающему. Эта проблема обретает дополнительный резонанс в контексте реализуемого авторами книги проекта, финансируемого РФФИ, посвященного российско-молдавским историческим, экономическим и культурным взаимосвязям с древнейших времен до настоящего времени.