Про старость

«Всё, черт возьми! Всё кончено! А зачем это «всё» вообще нужно, если кончена молодость? Всю жизнь развлекал, заставлял смеяться, веселил, а теперь – нет больше мочи. Сил нет. Да и сам уже не тот: помятый какой-то, скомканный, прорванный прямо посередине души. А вы думали! Жизнь – вещь нелегкая, даже если ты – носик клоуна. Она даже в разы сложнее становится. Почему? Всё просто: ты всегда должен быть собранным, ярким, никогда не терять формы и внушать радость. Так? Конечно, так! Поэтому когда позволяешь вдруг, лежа на полке, откинуть от себя подальше резинку, немного ссутулиться и хоть какое-то время побыть вдали от клоуна, тебя уже не понимают. Говорят, мол, «ты что, ты ведь – носик клоуна! Ты всегда должен быть бодр и непрогибаем! Ты ведь такой!» Дурацкие стереотипы! Да откуда вы знаете, какой я? Откуда вам знать, если вы меня только и наблюдаете, что на носу у этого шутника, которого люблю, кстати, безмерно! Я потому и сижу у него на лице, что он способен заставить меня ярчить. Он! А не я сам! Это его влияние! Только он может сделать так, чтобы от моей зарядки от него заряжались все остальные. А когда я сам, хочется скомкаться, забиться в дальний угол и промокнуть от дождя, текущего по стенам с крыши. Только вы не подумайте! Я не плакса! Просто так странно: всю жизнь ты посвящаешь тому, чтобы люди улыбались. Стараешься изо всех сил, стараешься так, что резинку менять не успевают. И поначалу так здорово! Так все неоднообразно (что тут скажешь! Молодость!) А потом, за веселье, за подаренную тобой улыбку, тебя хватают, царапают, кусают, рвут на части. Если бы не мой клоун, я уж и не знаю, что было бы со мной…Да не было бы меня, и всё тут. Я раньше не понимал взрослых наносников: почему они всё реже садятся на своих клоунов? Почему избегают людей? Раньше я всегда, только протягивалась ко мне клоунская рука, тут же усаживался на его нос. И такое все было красочное кругом! А сейчас я все реже откликаюсь на предложение моего шутника показаться людям. Больно это: веселить, когда не весело. Совсем».

Носик съежился, укутав свою дрань внутрь шероховатого корпуса. Это всё раны, не заживут никак. Он уверился в том, что поздно выходить на сцену, поздно выступать. Жизнь его нынче слишком однообразна, и совершенно незачем теперь скрывать своих истинных чувств. Только истинные ли они? Если раньше от него хотели только драйва, веселья и яркости, то сейчас от него не требовали больше ничего, и он решил, что он, на самом-то деле, очень печальный, безрадужный и нудный. И с чего он это взял? Ведь всегда, когда он смотрел на носики, которые устраивались на клоунской мордашке, и шли веселить людей, он втайне им завидовал. Но он уже уверился в том, что поздно выходить на сцену, поздно выступать. Жизнь его нынче слишком однообразна и совершенно незачем теперь скрывать своих истинных чувств. Только истинные ли они?

Он заметил, что клоун подошел к шкафу с десятками таких же выросших из возраста беспечности, по-разному съежившихся от долгих лет жизни, израненных носиков. Носик заметил его сразу и в глубине души что-то затрепетало. Он понял, что всю свою веселую и беззаботную жизнь мечтал погрустить, а теперь, когда можно грустить, а можно не грустить, он загрустился настолько, что совсем не заметил, как потерял себя. А ведь он – это тот он! Который был. Который устраивался на носу своего шутника и веселил людей всем своим видом. Всю свою жизнь посвящал тому, чтобы люди улыбались. Старался изо всех сил, старался так, что резинку менять не успевали. И было так здорово! Так все неоднообразно! И это не прошло! Он есть! Меняется внешний вид только: уже и форма не та, и цвет немного тусклее. Но разве кто-нибудь обратит на это внимание, если ты по-прежнему будешь стараться делать всё для того, чтобы все вокруг улыбались? И плевать хотелось на эти шрамы! Это – история. А история всегда добавляет загадочности и шарма.

Рука протянулась совсем близко, и, не раздумывая, носик бросился прямо в нее. Клоун удивился, но очень обрадовался: его верный друг снова с ним. Вернулся.

Про тех, кто нами дорожит

Его никто не ценил, в нем никто не нуждался, о нем никто не думал. Он был словно невидимка. Многие даже не подозревали о его существовании: был себе и ладно. Его и правда было сложно заметить: он был пустотой, ничем. Да и кто обращает внимание на штиль? Все думают, что это просто море успокоилось, и никто не знает, что успокоил его тот самый штиль, о существовании которого многие даже не подозревали.

У него не было друзей, потому что никто не воспринимал его всерьез. Вот шторм – другое дело! Как только он появлялся, все тут же сбегались любоваться им: резкие взмахи волнами, водные сальто и фонтан из пены. Все восхищались его могуществом и ошарашено-пугаясь вскрикивали, когда он что-нибудь разрушал. Штиль не понимал, за что все так любят шторм, ведь он приносит столько вреда: рушит корабли, дома, затапливает землю. Но шторм – очень громкий и безумный. Таких любят. А он – спокойный, умиротворенный, защищающий мир от сумасшествия – он никому не нужен. Ему было так больно осознавать это, но он осознавал. Когда он чувствовал, что шторм подбирается совсем близко, он прятался на самое дно океана и ждал, когда тому надоест кутить и громыхать. В тишине он думал, что, наверное, он никогда и никому не понадобится. Никто и никогда не заметит, как много он значит. А ведь он значит! Он – надежный и строгий, терпеливый и вдумчивый. Он желает миру добра, он оберегает его от напастей. Но иногда ему всё надоедает, и он опускается на дно. Отдохнет там немного, и снова возвращается ближе к небу. Это его жизнь: невзрачная и одинокая.

Как-то раз, когда штиль опять собирался спрятаться, он почувствовал лёгкое дуновение ветерка и решил впервые в жизни задержаться ненадолго. Уж больно хотелось ему посмотреть, что же происходит тогда, когда он сидит где-то в глуши.

–Ты еще здесь?

Штиль не ожидал, что кто-то заговорит с ним, и как-то резко шелохнулся. Он не знал, кто это был.

–Ты здесь еще, спрашиваю?

Штиль огляделся и увидел над собой ветер, улёгшийся в облака.