– Не могу с вами согласиться, – сказала женщина, – я получаю удовольствие от готовки. Честное слово! Главное – чтобы было из чего готовить. А дальше… фантазии нет предела. Вам нравится, как я готовлю?

– А разве я дал хоть один раз повод сомневаться? – хмыкнул Осип Емельянович. – Конечно, нравится, ты посмотри на меня. Константин Евсеевич прилетит из Америки и не узнает меня, скажет: а что это у нас тут за боров поселился? Посмотри сюда, – Брамс похлопал себя по животу, – разве это дело? Так что, Дашуля, прекращай свои кулинарные изыски, в моём возрасте нужно питаться сухарями и водой. Иногда можно кефирчику употребить и то обезжиренного. Так что переходим на диетическое питание.

– Не выдумывайте вы, Осип Емельянович, ну что вы такое говорите? Тоже мне нашли толстяка. Для вашего роста, мне кажется, вам нужно ещё с десяток килограммов набрать…

– Вы мне льстите, Дарья Андревна! – улыбаясь, сказал Брамс и обнял Дарью. То ли ему показалось, то ли женщина и впрямь хотела убрать руку с плеча, а потом передумала.

В тот день пара гуляла до позднего вечера. После кино Брамс пригласил даму в ресторан, та сначала отнекивалась, а потом согласилась. В гардеробе, Осип Емельянович незаметно сунул швейцару сто долларов и попросил немедленно доставить к их столику букет цветов. «Сдачи оставьте себе», – буркнул Брамс. Весь вид, ведущей затворнический образ жизни, женщины сегодня говорил о том, что она по-настоящему счастлива. После того, как галантный швейцар поднёс цветы и чрезвычайно учтиво доложил: «Мадам, приказано вам доставить!», Дарья посмотрела на своего спутника с непередаваемым восторгом.

– Осип Емельянович, – прошептала она, глубоко дыша, и закрыла глаза.

Даже самый стеснительный и оробелый человек в такой ситуации не упустил бы возможности произнести самые главные человеческие слова. Поцеловав женщине руку, Брамс тихо сказал:

– Дарья, то есть, Даша, я… я тебя люблю!

Дарья Андреевна, не открывая глаза, молча кивала головой, по её щеке катилась слеза. Осип Емельянович вдруг вспомнил, как в детстве мама называла такие слёзы сладкими, а маленький Ёся пытался переубедить родительницу:

– Нет, мама, слёзы не бывают сладкими.

– Бывают-бывают, малыш, ещё как бывают, – улыбаясь, настаивала мама.

– Они же солёные, – крутил головой мальчик, и, сняв с маминой щеки хрустальную капельку, протягивал маме, – вот попробуй.

Мама озорно слизывала с пальца сына росинку, смеялась и утверждала:

– Сладкая, очень сладкая.

Ёся с недоумением пожимал плечами и, веря маме на слово, прижимался к ней. В течение всей своей дальнейшей жизни Брам не раз убеждался, что слёзы бывают и сладкими, и солёными, и горькими, и… даже безвкусными.

Расставаясь у подъезда, Осип решил не напрашиваться в гости к Дарье.

«Пусть она переспит с этим, завтра всё будет ясно. А заодно покажешь женщине свою выдержку и серьёзность намерений. Залезть в кровать – дело не хитрое, но в данной ситуации это будет не совсем правильно выглядеть. Держись, Осип, будь мужчиной до конца, ты же не мальчик семнадцатилетний, Даша оценит, – думал он по дороге домой, но в какой-то момент мысли его внезапно перевернулись и постучали снизу по темечку. – Это с одной стороны, это я так рассуждаю, это так мне кажется, а она, наоборот, подумает, мужик какой-то малодушный и нерешительный. И в ресторане посидели, и в любви признался, и в обнимку по городу гуляли, а у подъезда взял и сдрейфил. Эх, Ёся-Ёся, да может, ей твоя сдержанность, что козе баян. Смотрите, интеллигентишко какой нашёлся. Баба без мужика столько лет живёт, а он тут нюни распустил, «выдержка», «сдержанность», «оценит»… Тьфу на тебя. Ну, что тут оценивать? Говори прямо: струсил…».

Осип Емельянович не мог уснуть в ту ночь до самого утра. Ругал себя, корил, потом успокаивал, иными словами он и сам не понимал, что с ним происходит. Ему хотелось одного, прижаться к Дарье, прильнуть к её губам и…

Уснул он только с первым лучом, совершенно непонятно как проникшим в комнату из-за плотных штор.

Разбудили Брамса коллеги.