Я уже видел ее тогда, — в крови, потерявшую сознание. Тогда, — когда что-то затмило меня, какая-то то ли ярость во мне, то ли, на самом деле, безумие. То ли еще что-то, появившись на гребне желания, которое я испытывал к Гере.
Словно бы что-то решило во мне, что так нужно. Чтобы оглушить ее, провести рукой по ее крови, которая польется из разбитого носа, понюхать эту теплую кровь, лизнуть ее языком, — и потом овладеть телом.
Терзать его, терзать, терзать, терзать, — пока все, что ни накопилось во мне, не окажется в ней…
Так было.
Это был я. Не кто-нибудь другой. Только что.
Что случилось, почему я не сделал этого?
Когда так хотел.
И уже занес руку для молодецкого хука.
Не знаю…
Но что-то случилось, раз я не сделал этого… Непоправимого.
Потому что потом ничего исправить уже было бы нельзя.
Никогда… На вечные времена. Нельзя…
О ты, благословенная случайность. Спасительная. Единственная.
Как близко я был к своему ужасу…
— Дядя Миша, вы весь дрожите. Что с вами? — шепотом спросила Гера. — Я сделала что-нибудь не так?
Она повернулась ко мне и положила руку мне на грудь. Склонилась надо мной, так что низкий темный потолок перед моими глазами пропал.
Я улыбнулся ей. Наверное, жалобно. Наверное, извиняясь этой своей улыбкой.
Она увидела ее.
Стала молча и долго смотреть на меня…
— Я хочу, чтобы у вас до меня было много женщин. И чтобы они все были от вас без ума, — стала говорить Гера мне. — Но чтобы я была самой лучшей… Словно бы вы искали, методом проб и ошибок, искали, искали и нашли меня.