Всего лишь мгновенье дыма и грохота… И пол дела сделано.
Потом нужно рубануть топором, — как я, того смертяка позапрошлой ночью. Но не один раз, — много. Сколько хватит сил.
Ему нужно рубить меня, и рубить, — пока мои части не станут разлетаться по темной комнате, и вся она не покроется крошевом из того, что так недавно было мной…
И меня — не будет. Вот — наивысшее блаженство. Вот нирвана. Вот цель, — вот мое несметное богатство. Сокровище.
Только скорей, скорей, скорей, скорей, — мне так хочется, что я уже не могу ждать…
Я плотнее сжал закрытые глаза. От нетерпения. От нетерпения, колотившего меня.
Дверь заскрипела, открываясь.
Кто-то застыл на пороге.
— Мне — страшно, — сказала мне Гера.
Я отпустил боковину кровати, в которую вцепился мертвой хваткой. Спина моя, сотканная из бугров напряженных мышц, разгладилась.
Я — обмяк, получивший затрещину, переживший ложную тревогу, эту очередную иллюзию. Отнявшую все силы…
«Мне страшно», — медленно повторил я за Герой, внутри себя, ее фразу. Она возникла в черноте сознания, на том месте, где только что бушевало северное сияние, озаряя мир неверными всполохами.
«Мне страшно», — повторил я вслед за Герой ее слова, сказанные на неизвестном мне языке.
У них было какое-то значение.
«М-н-е с-т-р-а-ш-н-о», — как спокойно от этих слов, и пусто.
Они понравились мне своей нездешностью. Загадочностью и таинственностью. Очарованием звуков, — из которых слагались.
Я повторил их внутри себя. Один раз, а потом еще один.
— Мне страшно, — наконец-то я сказал их негромко Гере, которая стояла в проходе, не решаясь ни повернуть обратно, ни войти внутрь помещения.
— Дядя Миша, бедненький, — так же тихо ответила она мне.
Я разучился говорить, совсем забыл язык людей. Я не понял того, что она снова сказала мне.