А в 1945–1946 гг., при замершем от неожиданности переполненном зале, бывший фельдмаршал гитлеровской армии появляется на трибуне Нюрнбергского процесса, с которой произносит обвинительную речь в адрес нацизма и его главарей, ввергших Германию в бесчеловечную бойню.
Последние годы жизни, с 1953 по 1957 г., Фридрих фон Паулюс проводит в ГДР.
Человеческая трагедия, которую пережил Паулюс, легла в основу повести Н. Вирты «Катастрофа». Эта повесть в большей степени отражает внутреннюю метаморфозу в мыслях и взглядах бывшего фельдмаршала, чем летопись сражения, которое он проиграл.
В марте 1943 года, оставаясь до конца битвы на Волге в армии Чуйкова, отец возвратился в Москву. Это было счастье, что он вырвался оттуда живым, но вернулся он очень больным. Несмотря на то что как специальный корреспондент центральных газет он и находился на довольствии при штабе армии, но, видимо, и тот рацион, который он там получал, был для него губительным. Надо сказать, что отец был человеком совершенно непьющим, и это было плохо, потому что в той фронтовой обстановке стопка обжигающего спирта и ему пошла бы на пользу. Отцу необходимо было нормальное питание, так как его постоянно мучили боли в животе, и моя мама, оставив нас с бабушкой в Ташкенте, срочно выехала к нему в Москву. С собой она везла мешок риса, лук, чеснок, изюм. Отец получал какие-то продукты из своего армейского пайка, и их жизнь как-то наладилась.
Фронтовой опыт вскоре становится совершенно необходимым моему отцу для работы. В 1946 году он получает государственный заказ на создание сценария для двухсерийного фильма о Сталинградской битве. Заказ этот, надо полагать, исходил с самого верха. Мне удалось раскопать в архивах интересную запись в дневниках отца:
«В 1946 году написал сценарий «Сталинградская битва», который был одобрен товарищем Сталиным 9 марта 1947 года, утвержден и запущен в производство» (Автобиография, 5 июня 1947 г., отдел рукописей Ленинской библиотеки, ф. № 198).
Товарищу Сталину было явно небезразлично, каким именно он будет представлен будущим зрителям, а ими должна была быть вся страна. На сей раз верховный цензор был, видимо, в целом удовлетворен прочитанным, а некоторые его замечания, которые он сделал красным карандашом, были не принципиальными – в основном они отражали вкусы вождя, когда он заменял эпитеты, характеризующие его самого, в сторону более превосходных степеней.
Но вот дело дошло до фамилии одного из действующих лиц сценария – генерал-лейтенанта К.Ф. Телегина, он был начальником штаба в армии Чуйкова, – и Сталин по какой-то неведомой причине с таким нажимом вычеркивает ее красным карандашом, что сдирает бумагу. Этот росчерк генералиссимуса роковым образом отразился на судьбе Константина Федоровича Телегина. В 1948 году он был арестован в лесу, на охоте, где на него устроили настоящую облаву, и отвезен прямо в охотничьем облачении на Лубянку.
Мой отец познакомился с К.Ф. Телегиным в окопах Сталинграда. Однажды в траншее, поблизости от командного пункта, отец со своей неразлучной «Лейкой» слишком сильно высунулся над бруствером, чтобы запечатлеть какой-то кадр, когда кто-то властной рукой резко сдернул его обратно вниз. Вслед за ним на дно траншеи посыпались комья земли от пулеметной очереди. Генерал в самых крепких выражениях обругал чересчур ретивого корреспондента, который смущенно представился ему. Отец считал К.Ф. Телегина своим спасителем, возможно не без оснований, и после войны генерал с женой и дочерью нередко наведывались к нам в Переделкино. Обе женщины, я помню, были очень миловидны, нарядны и с очаровательной застенчивостью держались в тени своего представительного мужа и отца. Генерал любил погулять – шумно и широко. В компанию К.Ф. Телегину мои родители чаще всего приглашали Павла Филипповича Нилина и Ивана Тимофеевича Спирина, знаменитого летчика, снявшего со своей командой папанинцев с льдины.
П.Ф. Нилин – огромный, слегка неуклюжий из-за поврежденной, кажется простреленной, ноги, этакий сибирский медведь, – был прекрасным рассказчиком. После своей всегдашней присказки «вообще, значит, так...» он пускался в столь красочное изложение какой-нибудь истории из своей богатой биографии бывшего сотрудника уголовного розыска Иркутской области, что гости, затаив дыхание, готовы были слушать его до бесконечности, забывая, к огорчению моей мамы и бабушки, про всякое угощение, давно уже дожидавшееся своей очереди... Под видимостью легкой иронии в каждом его слове сквозил злой сарказм – Нилин издевался над человеческой глупостью, которая завела людей в такой тупик, где было лишь взаимное уничтожение, подлость и ненависть. Во всяком случае именно такой предстает перед читателем Гражданская война в повестях Нилина «Жестокость» и «Испытательный срок». (Достав с полки его однотомник, чтобы перепроверить свои давние ощущения, я обнаружила дарственную надпись от Павла Филипповича, датированную 1961 годом. Наша дружба с ним продолжалась долгие годы.)
В летние месяцы после войны, когда обе наши семьи жили в Переделкине, мы с семейством Нилиных общались чуть ли не ежедневно. Папа с Павлом Филипповичем после дневных трудов любили часов в пять, в шесть совершать длинные прогулки. Трогательно было наблюдать, как они удалялись, оживленно жестикулируя, по дороге в сторону Мичуринца, – большой, слегка косолапивший Нилин и рядом с ним невысокий, худощавый отец, – они уже вступили в какой-то бесконечный спор, который у них будет продолжаться до тех пор, пока в сумерки они не вернутся домой, уставшие, но продолжающие полемизировать, и не сядут с этим же разговором пить чай.
А мы с моей бабушкой под вечер сами нередко бегали к Нилиным на дачу, помогали Матильде Иосифовне Юфит, жене Нилина, тоже писательнице, купать их первенца – маленького Сашу. У меня сохранилась фотография – девочка с двумя косичками, это я, держит на руках хорошенького малыша – Сашу Нилина.
Вплоть до 1946 года Павел Филиппович оставался вполне благополучным писателем. В то время он был известен главным образом своим сценарием к фильму «Большая жизнь», который вышел в прокат перед войной в 1940 году.
За первую серию сценария П.Ф. Нилин получил Сталинскую премию.
Зато по поводу второй серии «Большой жизни» Нилин удостоился целого постановления ЦК ВКП (б) от 4 сентября 1946 года. Это был настоящий разгром. В пространном постановлении говорилось:
«Фильм не дает правильного представления о действительном размахе и значени проводимых советским государством восстановительных работ в Донецком бассейне... Главное место в фильме уделено примитивному изображению всякого рода личных переживаний и бытовых сцен... Ввиду этого содержание фильма не соответствует его названию... Больше того, название фильма «Большая жизнь» звучит издевкой над советской действительностью...»
Принимая во внимание «плохое идейно-политическое содержание и низкие художественные достоинства» фильма (режиссер Л. Луков), невзирая на нецелесообразно произведенные расходы, «Большую жизнь» было решено запретить!
Честь, что называется, нам дороже каких-то там расходов!
И готовый фильм сняли с проката.
Насколько я помню, Павел Филиппович относился к этому событию совершенно спокойно. Он приходил к нам на дачу, садился за стол и, основательно расставив локти, со своей всегдашней присказкой – «вообще значит так» – начинал рассуждать о той травле, которую устроила тогдашняя пресса, еще недавно его восхвалявшая, в отношении его самого и его произведения, в самых ироничных и насмешливых тонах.