В селе говорили, что дед мой о. Евгений Карельский был человек мягкий, отзывчивый к нуждам крестьянства и душевно близкий со своей паствой. Судя по отзывам стариков, знавших его лично, это был философски настроенный сельский правдоискатель, интеллигент из провинциальной глубинки, весьма просвещенный, который пытался найти ответ на многие волнующие его вопросы о здешней, земной справедливости и общественном устройстве. Сообразно с этими предпосылками и создавался литературный образ о. Викентия, но именно этот образ священника и подвергся наиболее безжалостной перелицовке.

Вынужденное редактирование, несомненно, нанесло сильнейший урон художественной ценности романа «Вечерний звон», который в том виде, в каком он был задуман писателем, обещал стать самобытным явлением литературы. Власть использовала талант отца по полной программе, его волю художника гнули и направляли в «нужное» для политических целей русло, пока он не выдохся окончательно. Вероятнее всего, душевный дискомфорт и раздвоение личности является лишь минимальным наказанием для писателя, изменившего своим внутренним убеждениям и водившего рукой по бумаге по чужой указке. Мог ли он в те времена противиться этому? Готов ли он был жертвовать своим благополучием ради творчества?! Поменять успех на плачевную участь изгоя?!.. Мне кажется, мы не нашли еще ключ к разгадке внутреннего состояния человека, который жил и занимался художественным творчеством в сталинскую эпоху.

А начал он писать «Вечерний звон» с подъемом и вдохновением. Отцу понадобилось более десяти лет самоотверженного труда для изучения множества архивных документов, газет и журналов, музейных экспонатов, исторических реалий, воссоздававших атмосферу жизни на переломе двух эпох. Некоторые эпизоды романа, в особенности сцены жизни тамбовской глубинки, дают яркое представление о судьбе родного края писателя, неотделимого от его личной судьбы.

Отец приступил к работе над романом в 1938 году, продолжая ее при первой возможности и во время войны, и закончил его в 1948 году. «Вечерний звон» вышел отдельной книгой внушительного объема (приблизительно 700 страниц) в 1949 году в издательстве «Молодая гвардия». Многих читателей роман захватил, и более того – в чем-то поразил. Возможно, правдивостью описания сельской жизни. Возможно, широтой эпического полотна. Возможно, прикосновением к совершенно запретной в те годы теме. Известно, что в советское время было жесткое табу, категорически запрещавшее касаться как в литературе, так и в любом другом виде искусства личности последнего царя Николая II, как и членов его семьи. И вот запрет этот нарушается. При этом писатель старается вырваться из плена советских стереотипов о «Николае Кровавом» и подойти к этому образу с обычными человеческими мерками...

Я была знакома с несколькими людьми из нашего окружения, которые высоко ставили художественные достоинства романа «Вечерний звон», – среди них могу назвать таких интеллектуалов, как Борис Слуцкий и академик Исаак Константинович Кикоин.

Между тем за кулисами литературной жизни происходили драматические события, которые самым печальным образом могли повлиять на жизнь моего отца.

В 1937 году творческая бригада МХАТа вместе с моей мамой и отцом выезжала накануне постановки пьесы «Земля», написанной по мотивам романа «Одиночество», на Тамбовщину для сбора материала. Немирович-Данченко, постановщик пьесы, требовал достоверности всех реалий местности – в обликах природы, убранстве жилищ, одежде, утвари и прочих приметах деревенской жизни. Известно, что отец во время этой поездки встречался с П.И. Сторожевым – живым прототипом литературного образа того самого главного героя романа, который выступает в нем под своей исконной фамилией. Именно с ними, с недобитыми собственниками, землевладельцами, Сталин призывал бороться вплоть до их физического уничтожения. После разгрома восстания Сторожев отсидел в лагере свои пять лет и вернулся на родину, однако в злосчастном 37-м году, когда ранее репрессированных повально забирали по второму кругу, он вновь оказался под следствием. На допросах П.И. Сторожев держался с исключительным достоинством:

«Вопрос: Причины, побудившие вас к вступлению в банду Антонова и проведению активной борьбы с Советской властью.

Ответ: Причиной к вступлению меня в банду Антонова послужило то обстоятельство, что я, будучи кандидатом РКП(б) и членом Лазовского волисполкома, а затем председателем Грязнухинского сельсовета, был не согласен с политикой и проведением продразверстки, я считал, что она сильно бьет по имущей части крестьян села, т.к. у них забирали все запасы хлеба. А это грозило голодом в деревне и вызывало у них злобу и ненависть к советской власти. С такой политикой я был в корне не согласен и считал, что коммунисты разоряют крестьян, они варвары. Из этого я сделал (вывод), что я должен быть на стороне этой части крестьянства, т.е. кулачества, и бороться всеми мерами с «произволом» коммунистов...»

(Показания обвиняемого Сторожева П.И., 4 августа 1937 г. Сборник документов «Антоновщина», Тамбов, 1994 г., стр. 290.)

И далее:

«Вопрос: Как давно вы знакомы с Николаем Вирта?

Ответ: Я знаю, что Николай Вирта происходит из с. Лазовка Токаревского района, его отец священник, расстрелян красными за контрреволюционную деятельность. С Николаем Вирта впервые встретился в первых числах июля месяца 1937 г. в селе Сампур, куда он приезжал. При встрече Вирта дал мне 100 рублей для оплаты штрафа за утерянный паспорт».

(Протокол допроса Сторожева П.И., 11 августа 1937 г., Сборник документов «Антоновщина», Тамбов, 1994 г., стр. 291.)

И в заключение всей этой истории приведу еще один документ из того же сборника.

«Выписка из протокола заседания тройки УНКВД по Тамбовской области о вынесении высшей меры наказания Сторожеву П.И., 11 декабря 1937 г.

Постановили: Сторожева Петра Ивановича – расстрелять. Лично принадлежащее ему имущество – конфисковать. Дело сдать в архив.

Секретарь тройки (подпись неразборчива)» (стр. 292).

Прошлое грозной тенью стояло за спиной отца. Понятно, что советский человек, обремененный подобной «родословной» и уличенный в связях с «контрреволюционным охвостьем», должен был сидеть тихо, затаившись в своем углу.

Но отец еще не был сломлен.