Я предоставил бабушке объясняться.

— Герман, у Эммы неприятности, — начала с ходу она, тоже не посчитав нужным поздороваться. — Ленка в Брянске с младшим сыном. Эмма одна со старшим из братьев осталась с отчимом. Он ей проходу не даёт. Сегодня она от него еле вырвалась, сейчас у нас дома сидит, домой идти боится.

— Этот козёл совсем охренел?! — воскликнул Герман. Лицо у него сильно покраснело. Он встал и вышел из комнаты.

Жена Валя побежала за ним, причитая что-то про бедного ребёнка. Бабушка пошла следом. Я за ней.

В комнате напротив кухни располагалась спальня супругов. Герман лихорадочно натягивал на себя уличную одежду. Валентина тоже собралась одеваться, но он рявкнул на неё:

— Ты куда? С детьми кто останется?

— Куда же ты один к нему? — растерянно чуть не плача спросила она.

— Я с ним пойду, — попыталась успокоить её бабуля.

Я хотел сказать, что я тоже пойду, но вспомнил, что меня здесь никто всерьёз не воспринимает и промолчал.

Герман как ужаленный выскочил из дома, мы с бабушкой поспешили за ним. Резвым шагом миновали мост, чуть не бегом добежали по улице Ленина до перекрёстка с нашей улицей, но, всё равно, немного отстали от Германа. Бабуля была очень взволнована и тяжёло дышала. Я опасался за неё. Дом Эммы оказался через дом от нашего по той же стороне.

Герман первым на наших глазах ворвался в дом. Нам ещё понадобилось какое-то время, чтобы догнать его.

Когда мы вбежали, услышали громкий испуганный плач ребёнка.

Старый дом не был разделён на комнаты, только одна перегородка, и та не до потолка, отделяла один угол в большой хате. Посередине этой хаты на полу лежал Герман, верхом на нём сидел здоровенный бугай в трусах и майке и молотил Германа здоровенными кулачищами так, что тот только успевал закрывать лицо. Ни о каком сопротивлении со стороны Германа не было и речи.

На койке рядом сидел в одном белье малыш лет трёх-четырёх и горько плакал.

Я подошёл сзади к бугаю и ударил его со всей своей подростковой дури рёбрами ладоней по ушам.

Бугай завис, но не потерял сознание. Герман быстро сориентировался, столкнул его с себя, перевернул лицом вниз, сел сверху и закричал мне:

— Дай что-нибудь, руки ему связать.

Я огляделся вокруг, но не нашёл ничего, кроме застиранного рушника. Я кинул его Герману, тот связал сзади руки бугаю, отполз от него и обессиленно сел на пол на небольшом расстоянии. Бабушка бросилась к ребёнку. Завернула его в одеяло, села с ним на кровать и стала укачивать, что-то нашёптывая.

— Да, не зря тебя Валентина одного не хотела пускать, — проговорил я.

Герман зыркнул на меня возмущенным взглядом, но говорить ничего не стал. Не до этого ему было, видимо. Да и что по существу он мог возразить.