Я резко сел в койке. Вот так номер. Это моя матушка. Она присела рядом, обняла меня и расплакалась. В дверях показался Ефремов.

— Ну-ну, — обнял я её за плечи, — всё хорошо.

— Ты не пришёл вчера домой! — сквозь слёзы жаловалась матушка. — Я ходила к участковому. А ночью позвонили, сказали, что ты в реку упал, и тебя отвезли в больницу.

В реку упал — хорошо сказано. Она не знает, что я сам прыгнул? Или не хочет говорить при всех? Я взглянул на старшего сержанта. Он молча стоял в дверях и многозначительно сверлил меня взглядом. Что-то тут не то.

Ну упал, так упал.

— Тут такое дело, — начал я. — Похоже, я вчера головой сильно ударился. Короче, не помню я ничего. Совсем ничего.

— Как?! — опять зарыдала почти уже успокоившаяся мать.

— Как-то так, — не нашелся я, что ей ответить.

Матушка оглянулась на Ефремова. Тот только развёл руками.

— Но что-то же ты помнишь?! — в надежде спросила она.

— Последние несколько часов помню. И всё, — соврал я.

— Как же так?! — прижала она к губам непонятно откуда взявшийся тряпичный носовой платок. — Но это же пройдёт?

Матушка опять оглянулась на старшего сержанта. Тот пожал плечами.

— Вы бы к доктору зашли, — подсказал он ей.

— Да-да, — сказала матушка, вставая, — иду!

Она вышла из палаты. Мне она понравилась. Мягкая, нежная, немного неуверенная. Обо мне так искренне беспокоится! Это так трогательно.

Я посмотрел на старшего сержанта. Он стоял, опершись на дверной косяк, и курил!

— А можно мне в палату для некурящих? — спросил я.

— Ты будешь лежать здесь. Под присмотром Николаева, — тихо, но жёстко ответил Ефремов. — Или мы с доктором дадим ход твоему делу, и ты ляжешь в психушку, — проговорил он с нажимом. — И тебя поставят на учёт. Выбирай.

У меня челюсть отвисла. Так меня здесь опекают? Исправляют мои ошибки? Не дают пацану испортить себе жизнь? За какие такие заслуги? Или не так: за чьи заслуги? Явно не Пашки Ивлева. Похоже, у меня батя здесь в авторитете.