Когда я заканчиваю беседу с саамками, в лексике, которую я использую для описания моего мира, зияет огромная дыра. Слова, которые моя община получила от языка оккупантов для описания расовых характеристик нашей реальности, заслонили от нас истинную природу этой реальности. Мы обозначаем жертв и преступников при помощи цветового кода, который скрывает те силы и регулярности (patterns), что действительно причиняют нам вред. Левым глазом мы смотрим на этнические группы, правым – на отдельных лиц, и в результате оказываемся слепы ко всему остальному. Мы не видим потоки власти и контроля в мире, системное перекачивание ресурсов с юга на север. В наших лобных долях запечатлелась иллюзия времени и пространства, ложная мировая карта мест и народов.

У нас, аборигенов, всегда были свои способы размечать время/место. Возможно, чтобы заполнить дыру, оставшуюся в моем мировоззрении после общения с саамками, мне нужно еще раз взглянуть на наши карты и применить их паттерны ко всему миру, а не только к нашим местам. Оба-мы можем взглянуть на карту, начерченную Стариком Джумой на песке: всмотритесь в эти образы (patterns), и вы увидите, что они помогают нам распознать неустойчивые регулярности и силы, угрожающие всему нашему существованию.

Это одновременно и карта, и своего рода компас, который, впрочем, не ориентируется на северный магнитный полюс. Здесь направление по старинке динамично, оно зависит от сезонного движения солнца, которое вы наблюдаете со своей позиции, оттуда, где вы стоите, идете или сидите у костра.

В аборигенных языках время и место обычно обозначаются одним и тем же словом – они неразделимы. В центре компаса расположена точка столкновения в момент или в месте творения; она и другие точки представляют собой семь семей духов и их священные места.

Первый мужчина и первая женщина находятся на востоке и на западе; на изображении показаны линии их путешествий, когда они, перемещаясь по Стране, создают разные родственные группы и места. Линии путешествий внутри дуг символа принимают форму каноэ первого мужчины. Линии путешествий по внешним дугам показывают, как он гребет, чтобы повернуть свое каноэ вслед за солнцем; это делает стороны света более динамичными, чем в современной магнитной версии. Этого должно хватить, чтобы вас запутать. «Что? Север – это не фиксированная магнитная точка? Восток может быть Севером? Он меняется в зависимости от времени года?» Рекомендую снисходительно отнестись к этому допущению, иначе вам придется взять на работе пару дней за свой счет, чтобы прилечь и перезапустить мозги. Похоже, в этот конкретный момент разговоров на песке со многими именно это и происходит.

Всё усложняется, когда Старик говорит, что такое восприятие символа представляет собой перевернутое изображение, которое вы можете правильно рассмотреть, только если отправите свой разум под землю и посмотрите на него снизу.

Вместе все линии на карте разговоров на песке отражают форму Австралийского континента, который представляет собой перевернутый вариант всем нам известной версии Меркатора. Во многих незападных языках, в том числе языках Ближнего Востока, маори и аборигенов, север находится внизу, а юг наверху. Таким было расположение и на ранних картах, пока европейцы не начали строить свои империи и не перевернули карты, чтобы поместить себя наверху. Кроме того, они растянули верхнюю часть карты, чтобы их страны казались больше, поэтому экватор изображается ниже, чем на самом деле, а небольшая Гренландия кажется целым континентом. Если не верите, возьмите любую карту и посмотрите, где на ней изображен экватор. Он проходит не по центру, а под ним. На карте Старика Джумы Тасмания находится наверху мира и выглядит намного больше.

Я решил побеседовать кое-с-кем, кто родился на этой вершине мира, – с тасманийской аборигенной мыслительницей по имени Лорен (также известной как Блэки). Она вместе со своей женщиной живет в Сиднее и работает над диссертацией. Блэки интересно пишет о развитии и о том, как оно переплетается с аборигенными реалиями. Год назад я вырезал рыбацкий бумеранг из чайного дерева и подарил ей. На бумеранге представлены карты времени и места Старика Джумы, а также некоторые изображения муравья и бабочки из танца, над которым мы когда-то вместе работали. Рыбацкий бумеранг – это редкое оружие из Западной Австралии, о котором мало кто слышал.

Я получил разрешение вырезать такие бумеранги несколько лет назад и изготовил их великое множество. Они не похожи на обычные бумеранги: размером – с вытянутую руку, а формой напоминают угловатую запятую с острым концом. Старик Джума называет их ниндзя-звездами блэкфелла[16]. Они летят очень быстро, рассекают воду и поражают рыбу. При правильном изготовлении угол оружия помогает оценить, где на самом деле находится рыба, а не где ее видно в преломленном водой свете. Из использования этих бумерангов можно извлечь хорошие уроки об иллюзиях, перспективах и реалиях.

Изначально их изготавливали из твердой древесины, затем – из кровельного железа, когда оно появилось в стране в прошлом веке. Мне кажется, это многофункциональное, легко приспосабливаемое орудие идеально подходит, чтобы выразить нечеткие комплексы идей о времени и направлении, которые довольно трудно поймать в устной культуре, не говоря уже о культуре письменной.

Этот маленький, но смертоносный бумеранг я подарил Блэки, чтобы она могла носить его в сумочке для самозащиты, ведь статистика гласит, что аборигенной женщине небезопасно гулять по ночному городу.

Недавно я спросил Блэки, на какие мысли ее натолкнуло ношение бумеранга в сумке на протяжении года. Она ответила:

Блэки говорит об антиколониальных движениях, которые настолько рьяно отрицали западные системы мышления, что слишком сосредоточились на формах познания, а не бытия, в результате чего Аборигенное знание оказалось в плену теории, перестав быть частью повседневной жизни. С другой стороны, недавно появившаяся одержимость «онтологией» качнула маятник в обратную сторону, и теперь люди ищут аутентичные, но при этом уникальные и индивидуально окрашенные основы для того традиционного знания, о котором они рассказывают в различных СМИ.

Из-за этого брендинга и ребрендинга Аборигенного знания некоторые элементы могут теряться или искажаться. Это не похоже на замену древесины кровельным железом при изготовлении рыбацких бумерангов. Это как раз нормально, пример преемственности и приспосабливаемости в ответ на перемены. Скорее это можно сравнить с тем, как кто-то слышит шутку Старика Джумы о ниндзя-звездах блэкфелла и придумывает на ее основе историю Времени сновидений о японцах, приехавших в Австралию тысячи лет назад. Аборигенному знанию постоянно угрожают такие странные поправки и неверные толкования извне и изнутри. Физический апокалипсис завоевания прогремел, словно взрыв, но наш культурный армагеддон больше походит на нытье, на постепенное размывание и растаскивание общинного знания отдельными индивидами.

Мне доводилось слышать истории Времени сновидений, которые сочинялись в отрыве от троп песен или реальных мест. Я видел сложные, якобы аборигенные ритуалы, в основе которых лежали выдумки в стиле нью-эйдж. Один человек говорит: «Сегодня я провожу buddubigwan – это традиционное аборигенное слово обозначает тренинг», – и показывает презентацию в PowerPoint, в которой перемешаны доверительное падение[17], раскраска лица и пылкие, но путаные утверждения. Другой человек переводит Оксфордский словарь на один из аборигенных языков и придумывает новые аборигенные слова для понятий вроде «живая картина», «донкихотский» и «ксенофобия». Гениальный труд – но проблема в том, что культура адаптируется и эволюционирует во времени совсем по-другому. Как и всё долговечное, это должна быть коллективная работа, согласованная с паттернами творения, выработанными на основе жизни в определенной среде.

Новаторы, которые придумывают подобные вещи, утверждают, что наша культура постоянно меняется и приспосабливается, – и в этом они правы. Но настоящие культурные изменения не происходят в одностороннем порядке. Культурные новшества рождаются из глубоких отношений между землей, духом и группами людей. Если некто достиг «высокой степени» в традиционном знании, будучи при этом тесно связанным с землей, преданиями, духом и общиной, – он может услышать во сне песню. Но чтобы эта песня стала частью культуры, она сперва должна быть принята людьми и пройти через множество исполнений, постепенно видоизменяясь. Кроме того, такая песня может быть обнаружена только при помощи ритуального процесса, который данная община вырабатывала на протяжении тысячелетий. Важна не столько песня сама по себе, сколько процесс функционирования общинного знания, который ее порождает.

Большинство долгосрочных культурных инноваций возникает в простонародных практиках и формах, которые развиваются посредством повседневных взаимодействий между людьми и местом, органично адаптируясь. Когда этим процессам не препятствует произвольный контроль и намерения высокопоставленных лиц, они разворачиваются, следуя паттернам творения.

В течение долгого времени я тщательно наблюдал за тем, как появляются подлинные простонародные инновации в моей культуре. Я знаю, как они выглядят в своем естественном виде. В начале этого тысячелетия я был вовлечен в формирование нового погребального ритуала – это была церемония вскрытия надгробия, которая проводится примерно через год после похорон умершего. Церемония возникла в общине, на кладбище у которой были только деревянные кресты, и проводилась женщиной, которая хотела, чтобы на могиле ее погибшего сына был воздвигнут памятный камень.

Создание церемонии вскрытия этого первого надгробия стало общинным процессом, который разрабатывался Старейшинами совместно с членами семьи умершего и включил в себя вышедшие из употребления элементы традиционного оплакивания. Когда многие семьи и различные общины эту церемонию повторили и видоизменили, она стала подлинным новшеством и частью живой культуры. Она даже включила в себя расчеты семейного бюджета, чтобы хватило денег на надгробие и угощение для общины после церемонии. Ни один отдельный человек, ни даже «рабочая группа» не смогли бы намеренно создать такой сложный, красивый и исцеляющий ритуал.