Рваные куски памяти того, что произошло после той ночи, напоминали тебе, что это было что-то другое, нежели то, что должно быть, но сейчас все потеряло свой прежний смысл. Фотографии, старые и монохромные, выпали из рук, издавая шелестящие звуки, когда упали на пол и разлетелись в разные стороны. Они не повод для воспоминаний.

Белая стена, воздвигнутая вокруг твоего существования, мешала не только видеть все, что ты пережил, но и то, зачем и сколько тебе осталось жить. Зеркала нет, поэтому и себя увидеть тоже негде. Кто ты? — Это вопрос, который тревожил воспаленный разум, поглощенный вот уже несколько дней тем, что искал бреши и трещины в белой стене, за которой начиналась свобода мысли. Да что там говорить, сама форма, сам стиль мышления были отделены от тебя и спрятаны далеко за стеной. Темница, воздвигнутая за одну ночь, призванная оберегать тебя от свободы, оказалось настолько тесной, что слабые почти неживые мысли о самом себе уже причиняли тесноту.

Переохлаждение тебя не беспокоило. Разве может переохладить то, что и без того белое и холодное, как январский снег или крышка керамического чайника? Разве может переохладиться то, чего раньше не было, а теперь появилось, чему нет начала, но конец очевиден? В бессильной злобе ты упал на пол и принялся разбрасывать по всей комнате фотокарточки, рвать и метать их в разные стороны. Есть вещи, которые мы не понимаем. Есть вещи, которые мы не понимаем либо в силу своей слабости, либо в силу сложившихся обстоятельств. И не нам их преодолевать.

Белые стены твоего восприятия сходились кверху, образуя мощный непробиваемый купол. Изоляция угнетала так, что хотелось выть. Одно дело, когда твой внутренний мир раскрашен красками и полон забавных картинок, а по каждому вопросу есть свое мнение, другое — когда нет у тебя твоего внутреннего мира, а есть лишь только белые-белые стены, лишенные тепла и способные отражать свет, который ты еще излучаешь.

В бесконечных попытках пробить блокаду ты проводил третий день.

Когда происходит такое, стараешься найти хоть какую-нибудь зацепку, хоть какой-нибудь краешек факта, тянущегося с той стороны стены, но все такие попытки становятся лишь частью общей конфабуляции, когда придумываешь и веришь в придуманное. Это не было выходом, но помогало создавать суррогатные основы своего нового мира, в котором придется жить, как бы тяжко это не было. Несмотря на все попытки подкопать или пробить стену, она оставалась нерушимой твердью, которую невозможно преодолеть.

Высокий и достаточно глупый человек в белом приходил в окружении каких-то странных типов и сказал тебе вчера, что происходит. Естественно, ты не понял его, он говорил какими-то спецтерминами, но это не внушало уважения. Спецтерминами ругаются все, начиная от химиков и заканчивая мелиораторами. Тем не менее, он, как и стена, белый, видел тебя насквозь, поэтому либо знал, что ты испытываешь, либо просто говорил тебе то, что ты хотел от него услышать. Но была важная вещь, которую он назвал.

Он сказал непонятное слово: «прогрессирующая амнезия»…

Ты снова взял из общей кучи одно из писем, которые принесли вчера эти странные люди. Удивительно нелепо выглядели они на фоне всех этих событий и размышлений, которые заполняли твой опустевший аквариум мысли, на фоне этой белой пелены, навсегда покончившей с тем, кто был до тебя. Теперь надо строить другого человека. И сейчас эти письма, принесенные твоими бывшими людьми, теми, кто окружал в прошлом безвозвратно ушедшего человека, казались лишь искусственным наполнением всего, что ушло в забвение.

Форточка хлопнула снова, впуская сквозняк, стелящийся по полу.

Очевидно, это родители, которых ты никогда не видел, и которые никогда не видели тебя. Имеется в виду, никогда после той ночи. Подозрительно огромное синеватое пятно просочилось из-за того пространства, с той стороны белой стены, за которую нельзя было дотянуться, за которую нельзя было заглянуть. Опорная точка — родители. Это люди, которые тебя родили и вырастили с целью продолжения рода и передачи своей метакультуры на далекие генетические расстояния.

Какая-то вещь, какое-то звено не укладывалось в твоем общем наблюдении. А без этого звена вообще ничего не укладывалось. Стараясь повнимательнее разглядеть пятно, выступившее на белой стене, ты собственноручно схематизировал получаемые из внешнего мира данные. Во-первых, надо лимитировать время той ночью три дня назад, когда ты понял, что живешь. Это странное чувство, которое, должно быть, дети испытывают, оклемавшись от своего собственного рождения. Ты не просто часть мира — ты логическое продолжение мира. И твое существование — это маленькая модель, включающая в себя все грани этого сложного пространства. Только после этого ты начал выделять себя из общего течения жизни, обособляться и становиться собой. Боль начинается тут.

Ты осознаешь, что не только часть мира, доступного тебе для изучения, но и пограничный аванпост между миром внутри — пространством, которое развивается хоть и независимо на первый взгляд, но контролируемо. А ты — зеркало, которое лишь стекло, разделяющее два трехмерных императива, полных причудливых вещей. Ты трубка, закупоренная и опечатанная, которая не дает двум соединенным сосудам выравнивать свое содержимое качественно и количественно.