Но мукой мученической оказалось заставить всех пришлых, включая их баб и детишек, соблюдать общий распорядок. И легло это как раз на плечи Арины и девок: именно им достались все те посты в крепости, где ранее стояли отроки. Порядок наводить, иногда применяя силу, тоже им пришлось. Уж больно непривычно и даже дико показалось тем, кто раньше в крепости не бывал, что тут надо вставать, когда девка (девка!), назначенная на какое-то там «дежурство», заорет на рассвете у входа в казарму звонким, хорошо поставленным в хоре голосом:
– Па-а-адъем!
И не просто вставать, неспешно почесываясь, а бодро трусить вместе со всеми к умывальникам, а то немытого и нечесаного могут и в трапезную не пустить. А туда тоже, как и везде вообще, надо идти не самому по себе, как захочется, а вместе со своим «десятком», к которому приписали, назначив старшого из своих же, не то останешься голодным. И спать приходилось ложиться не когда самому ляжется, а когда те же девки отбой объявят. И хрен после этого отбоя выйдешь на улицу из той «казярмы», куда тебя определили жить, чтобы посидеть на завалинке, почесать языками с соседями, точно так же сорванными нашествием из родной веси. А то и по ночному времени попробовать подкатиться к смазливой холопке.
И спорить лучше не затеваться: девки эти вреднючие – «дневальные», чуть что не по их, за самострелы хватаются. Мало того, что ночью никуда не выйдешь, так и днем в свободное время нельзя пошататься по крепости, куда хочешь, заглядывая в разные закоулки – любопытно же, сил нет! Везде такие же наглые девки с самострелами стоят (и кто сказал, что их всего полтора десятка?), пускают только если по делу идешь, а иначе и не суйся, а то опять же грозятся своей стрелялкой. Двое мужей попытались в первый день пожаловаться на этих нахалок Филимону, как старшему, так сами же в поруб и угодили на сутки. Те же девки их там и стерегли.
А самострелы у этих дур уже заряженные – не приведи Господи, дернется рука или сам болт за что-нибудь зацепится и слетит. И как-то не утешало, что те болты тупые: лесовики из артели Гаркуна их уже попробовали. Больше и сами не хотят, и вновь прибывшим отсоветовали.
В дополнение ко всем заботам и напастям оказалось, что куда-то пропала Нинея. Хоть и переживала Анна о том, как Великую Волхву принимать да обустраивать на время ее пребывания в крепости, но и она, и Арина сильно рассчитывали, что боярыня Гредислава поможет им управляться с той толпой народа, что собралась в крепости. И советом, и просто своим присутствием – те же лесовики при ней держались тише воды, ниже травы.
Сразу же, как только отроки отбыли в Ратное, за бабкой послали повозку, но назад в ней приехала Красава. Одна. Растерянная и испуганная: к Анне чуть не как к матери родной кинулась, только что за юбку не ухватилась. Оказалось, когда от пришедших в Нинеину весь лесовиков стало известно про находников, то именно ее решения все тамошние обитатели и потребовали – вернее, пожелали знать, что перед отбытием наказала волхва своей ученице. А никаких распоряжений про ляхов бабка и не оставила, потому как исчезла накануне, когда еще и в Ратном про них ничего не слыхали.
Вот так и довелось Красаве самой оценить обратную сторону той власти, которой она раньше только игралась за бабкиной спиной. Ответственность. Не по годам она ей пришлась и не по силам, и девчонку осознание этого придавило и напугало так, что она даже свой старый страх на время забыла.
Единственное, чего от нее добились, расспрашивая, так только того, что бабуля наутро после разговора с Анной и Ариной куда-то ушла вместе с пришедшими из леса мужами. Сказала, чтоб скоро назад ее не ждали. Остальных детишек надежной бабе из тамошних поселенцев передала под присмотр, и все, а та их потом вместе со своими в крепость привезла. Там же, рядом с ними, пристроилась и заметно притихшая Красава вместе с Саввушкой.
С первого же дня по постам, на которых раньше стояли отроки, девок расставляла Арина. Помогала им поначалу окорачивать лесовиков, наравне с остальными наставниками проверяла караулы, и вообще как-то незаметно оказалось, что она теперь вместе с мужами и воинскими делами заведует. Ну, в том, что девок касается, а это, почитай, весь внутренний распорядок в крепости. С внешними караулами и разъездами без них обходились, да еще от полуночи до рассвета девчонок мужи и отроки подменяли, а все прочее – на них.
Даже на ежедневных советах, куда Филимон с утра, еще до общего подъема, собирал наставников, ей пришлось присутствовать. Правда, там она в основном находилась при Андрее, так как понимала его лучше остальных и иной раз за него слово держала. Андрей ей вообще с самого первого дня все время подсказывал, как и что, а иногда, если лесовики сильно упрямились, просто вставал рядом: обычно при виде него у спорщиков возмущение резко убавлялось.
Выдернутая внезапно из покойной и размеренной жизни на посаде с Андреем и попавшая в эту круговерть, Арина не сразу осознала произошедшее. Не то что некогда посидеть на крылечке и обдумать происходящее – к вечеру не всегда вспоминала, ела она сегодня или нет. Просто впряглась без колебаний и тащила, как могла – и новые обязанности, и совершенно не бабью службу. По крепости носилась только что не бегом, и то потому, что невместно наставнице метаться, как девке заполошенной, а то бы и сорвалась иной раз. Но двигаться научилась совсем иначе, чем раньше: вместо плавной женской поступи появилась широкая походка, даже голос иначе звучал, когда отдавала приказы или отвечала на распоряжения Филимона: «Слушаюсь, господин воевода!»
А однажды заметила какой-то возмутительный непорядок на посту, где стоял один из немногочисленных отроков, оставшихся в крепости, машинально, не успев задуматься о том, что делает, с разбегу принялась отчитывать мальчишку, и тот, ни на миг не усомнившись в ее праве, вытянулся в струнку и только глазами хлопал.
– Сдашь пост и доложишь дежурному наставнику! – закончила она свой разнос. – Пусть он сам решает, какое тебе наказание назначить.
– Слушаюсь, госпожа наставница! Сдать пост и доложить дежурному наставнику о происшествии! – отчеканил отрок.
И только развернувшись, чтобы продолжить свой путь, увидела Филимона с Андреем, стоявших в сторонке и наблюдавших за ней. На миг смутилась, но Андрей глядел одобрительно, а Филимон усмехнулся в усы и слегка кивнул ей, мол, все правильно сделала.
Помчалась дальше и впервые за все время спохватилась, чуть не притормозила, да только некогда – на ходу думать пришлось: