– Я сестренкам тоже кресты вышивала… – кивнула головой Арина, хотя видела – ее ответа старухе и не требуется. Но уж очень захотелось сказать хоть что-то… От себя самой, что ли? Чтобы понять, в своей ли она еще воле или уже в полной власти волхвы? Пока что она ничего такого не чувствовала и, чтобы окончательно в этом убедиться, уже увереннее добавила: – И матушка мне в детстве тоже… Но я думала…
– Ага, знаю я, что ты думала! – фыркнула старуха. – А сейчас еще подумай: ты своим сестренкам чего желала? Долгой и счастливой жизни или мучения на кресте, как у Христа?
Арина коротко перекрестилась, а Нинея, глядя на нее, фыркнула еще раз, и продолжила свой «урок»:
– Так и с Богородицей – Матерью Бога. Христиане себе ее присвоили, как и многое другое. Но ничего плохого, а тем паче святотатственного, в этом нет, и ей это не в ущерб и не в обиду, если чтить ее продолжают по-прежнему, хоть и под другим именем.
– Так всегда было и всегда будет: новое приходит и берет себе на службу лучшее из того, что есть у предков. А если по невежеству, из гордыни или по злому умыслу люди все-таки пытаются против богов идти, то иногда им это удается… ненадолго… – волхва вдруг расплылась в ехидной улыбке. – Христиане и тут ничего нового не придумали: и до них глупцы рушили храмы богинь, пытаясь подмять под себя женский мир. Вот я вам сейчас одну быль расскажу…
Она повертела в руках пустую кружку, отмахнулась от предложения Арины налить еще, хмыкнув: «Не водяной, чай», отставила посудину, откинулась на подушку за спиной, и ее слушательницы приготовились к еще одному длинному рассказу.
– Когда-то давно построили эллины храм в городе Эфесе… Они там и сейчас живут, где их только нету… Посвятили тот храм богине-деве, Артемиде, и был он столь прекрасным, что люди приходили издалека, чтобы только взглянуть на него и поклониться богине. Но нашелся придурок, позавидовал красоте храма и величию той богини – поджег его… Старались жители Эфеса спасти свою святыню, но так и не смогли… Разрушился храм…
Но боги, если захотят, своего все равно добьются, не смертным их воле противиться. Прошло сколько-то веков, пришло на те земли христианство – и надо же такому случиться: именно в Эфесе собрались церковные иерархи и постановили, что отныне надлежит поклоняться не только Христу, но и Матери его.
Нинея воздела указательный палец в поучающем жесте и собиралась продолжить, но ее прервали самым бесцеремонным образом: в приоткрытое окно ворвался трубный глас Млавы, отчаянно взывающей:
– А-а-а-а! Спаси-и-ите! Помоги-и-ите, люди добрые!
Проведать своих учениц из девичьего десятка Арине не удалось – и без того она задержалась в крепости намного дольше, чем рассчитывала. Даже не стала узнавать, что там стряслось с Млавой, обратно летела – под ноги не смотрела: в голове мысли крутились. Разные.
Наговорила волхва – за три дня всего не передумаешь. Вроде ничего дурного не сказала, а на сердце все равно тревожно; вспомнился давний, еще до возвращения раненого Андрея, разговор с Филимоном.
Арина и не заметила, как тут, в крепости, вместе с переменой привычного образа жизни постепенно изменился и образ ее мыслей. Что-то с ней произошло такое, что она осознавать начала, но как оценить, пока не знала. Да, разумеется, повзрослела – сказались испытания и свалившаяся ответственность за судьбы сестренок, и то, что она пережила и передумала после ранения Андрея. Но не только это.
Казалось, знакомый и понятный мир стал здесь открываться ей чуть-чуть иначе, оказался и больше, и многообразней, чем она могла себе представить. Раньше она видела перед собой только насущные дела и заботы, и вокруг них крутились все ее мысли. Да, собственно, что там бабе обдумывать-то – на все сложности жизни находились привычные ответы, что веками передавались от матерей к дочерям, разве что в особо трудных случаях Арина вспоминала бабкины уроки. А тут мало того, что появилась необходимость отвечать на вопросы, которые раньше и в голову не приходили, но оказалось, что и на старое, привычное, можно взглянуть иначе, да и решение порой находилось такое, что сама потом изумлялась: да как же додумалась?!