— Да чё ты лепишь, Герда — мы её даже не тронули! — от души приложившись к фляге, возмущенно, но впрочем без особой борзости, снова открывает свой щербатый рот лупоглазый. — Все живы и здоровы, пострадавших нет — какие проблемы? Коньяку, кстати, не хотите? Хороший! Дорогой!

— Ты его как будто за деньги покупал, — негромко, чтобы не напугать ребенка, засмеялась девушка, — поди, впервые слаще боярки что-то, только сейчас попробовал? Всю прошлую-то жизнь, по-любому — всякий шмурдяк стекломойный жрал. Так что — не корчь из себя лорда. Не твое это.

Её смех был мягким и мелодичным, но каким-то очень уж непростым. Скрывалось в его глубинах нечто весьма и весьма опасное. Словно острейший клинок, глубоко спрятанный в ворохе шелка. Или лезвие бритвы в пушистых хлопьях ваты.

Вообще, всем своим обликом: вкрадчивым голосом, повадками и пластикой — та, что называлась Гердой, была весьма схожа с пантерой. Королевой джунглей. Уверенной, грациозной, очень красивой — даже величественной и непредсказуемо жутко опасной. Багирой!

И это не было исполнением заученной роли или следованием имиджу. Не являлось отыгрышем образа. Это находилось внутри нее. И улавливалось на расстоянии. Абсолютно безошибочно. Даже Птица со своим не шибко богатым житейским опытом ощущала его флюиды.

— Не пойму, какие проблемы, Герда? — молодого, похоже, весьма задели её последние слова, — Мы под Зимним ходим. Ты под Гораном лежишь. Какие промеж нами могут быть вопросы? То, что тебя Горан пашет — это всего лишь… — видимо, обида и приличная коньячная доза придали пучеглазому решительности, но оказались недостаточными, чтобы наградить его вовсе уж безрассудной храбростью. Не договорив, щербатый резко оборвался на полуфразе.

«А голос-то — вон как подсёкся» — отметила Ленка. И аккуратно, уже вполне себе доверчиво, передвинулась еще ближе к девушке — пантере и «Псу» — Шептуну. Лошадей же — Птица с детства не боялась совершенно.

— Ох и напрасно ты так, Чалый. Не стоило! Уж поверь на слово! Мы с Гердой с самого начала вместе. С первого дня. Она и без Горана, таких как ты — на раз перекусывает. Да и меня огорчать — тоже очень неразумно с твоей стороны, — тем временем отреагировал на речь длиннорукого Шептун, уверенно направляя своего коня между девушкой и уродами, — а то, видишь ли, дружище — я ведь могу и сам огорчиться… не дожидаясь Горана. Мне уже пора начинать? — он до того весомо надавил на лупоглазого взглядом своих — сейчас узких и безжалостно — равнодушных, как смотровые щели танка, глаз, что выдержать подобный взгляд наверное мало кто смог бы. Широко и хищно раздувающиеся крылья длинного носа — подкрепляли угрожающее впечатление.

Обезьянорукий отвел глаза в сторону. Буркнул.

— Чё ты — меня на измену садишь?

— Да что ты! Предупреждаю просто. По доброте душевной. Для твоего же блага. Наш старший — её мужик. Ну, ты это знаешь. А он очень негативно относится к проявлению неуважения в сторону своей женщины. Оценивает подобное, как неуважение к самому себе. Ты же видел Горана в деле, Чалый? Всерьез хочешь с ним пободаться, что ли? Да и ещё — он ко всему прочему, мой брат. Пусть не по-крови, но по-жизни. Мне продолжать?

— Да, че ты реально гонишь, Шептун?! Обоснуй свою предьяву! Мы эту малолетку — даже пальцем не тронули! Отвечаю! Пусть сама подтвердит… Скажи им! — злобно сверкнув глазами в сторону Птицы, вдруг решился вступить в диалог Пахом.

— Ну что ты, как Шварценеггер в кино про ихних мусоров, право слово? «Какие ваши доказательства?» Даже не смешно! — с абсолютно нескрываемым сарказмом едко усмехнулся Шептун.

— Все, хорош! — решительно подвела итог дебатам, девушка, — Гоу до поселка! Там на месте все наши дела и порешаем. И все вопросы закроем.

Ну что, приматы озабоченные, — вновь оглядев Ленкиных недавних преследователей с бесстрастным равнодушием белой акулы, согласился с её предложением Шептун, — айда до поселка. Вы впереди двигайте. Мы следом. Ну, форвертс зольдатен! Чем шнель — тем гут!

Сказано это было почти дружелюбно и довольно безобидно, но так, что всем присутствующим стала понятна полная бессмысленность попыток отказаться от предложенной прогулки. Более того, подобная линия поведения явно была чревата последствиями. Какими? Однозначно — не самыми радужными. Это понималось безошибочно. Кожей. Нутром, если хотите.

По дороге, совсем позабыв о недавней дикой усталости, бодро шагающая у стремени спасительницы Птица — выложила этим двоим, пришедшим с восхода, всю их с братом невеликую и невеселую историю.

— Ясно все с вами. К нам пойдешь жить, — выслушав Ленку до конца, взмахнула своей красивой челкой Герда. Не то спросила — не то проинформировала. — А отец может еще и обьявится. Соседям скажешь — где вас искать, если что. И в квартире на стене напишешь. Глядишь и встретитесь.

Ленка была совершенно не против — «пойти жить» к этим симпатичным ей людям, но для соблюдения светских приличий, она все же сочла необходимым поинтересоваться:

— А «к вам» — это куда? Далеко?