После таких перемен Крауялис окончательно ожил, его Тякле стала чахнуть, а господин Болесловас оседлал казенную кобылу и стал чуть ли не каждый день ездить в Пашвяндре... Без него захандрили кукучяйские господа. Осенью даже карточный столик был бессилен собрать их воедино. Хорошо еще, что эта хандра длилась недолго. Еще перед днем всех святых заведующий школой и командир отряда шаулисов господин Чернюс получил письменный призыв из департамента, как следует подготовиться к двадцатилетнему юбилею независимости республики и по этому случаю в школе устроить копилку, посвященную железному фонду Вильнюса от поляков. За пожертвованиями-де лично прибудет высокий гость из Каунаса. Господин Чернюс тотчас же созвал весь элит Кукучяй и свою пламенную патриотическую речь закончил следующим образом:

— Господа, во имя благородной цели сплотимся наподобие бетона. Чтоб не опозорить гостя, нас самих и родину.

Самый активный шаулис[1] Кукучяй, действительный член Союза освобождения Вильнюса и начальник кукучяйского отделения фонда Вильнюса, сын старосты Тринкунаса Анастазас уже на другой день сколотил широченный ящик, смахивающий на гроб, на котором Юзефа Чернене черной тушью вывела: «Тебе, порабощенный Вильнюс», нарисовала похожие на пушки столпы Гедиминаса. Ящик водрузили в коридоре школы, чтобы он колол глаза да будил совесть детей. И не ошиблись. Дети набросились на родителей. Родители развязывали кошельки, совали центы, а были и такие, которые не пожалели даже серебряных монеток. Например, Крауялисова Ева каждый день опускала в ящик по целому литу. Труднее было детям босяков, но и те старались, как могли: воровали свои и чужие яйца, тряпки, тащили к Иоселю и вырученные центы тоже швыряли в копилку. Чтобы у учеников не остыл воинственный дух, Чернюс то и дело обходил классы и испитым голосом хрипел:

— Вильнюс порабощен!

— Освободим его! — кричали дети что есть мочи, свято веря в победу.

Учительница Кернюте, вдохновленная энтузиазмом малышей, сочинила стихотворную молитву — к матери божьей Островоротной — за литовских воинов, павших в борьбе за Вильнюс, начиная со времен самого князя Гедиминаса... В день поминовения усопших, когда Крауялисова Ева с другими четвероклассниками продекламировала эту молитву на кладбище, бабы прослезились, а сестры Розочки громко сказали:

— Боже, награди мертвых небом, а живых — Острыми воротами[2].

По дороге с кладбища господин Крауялис поцеловал руку барышне Кернюте, а викарий Жиндулис с подвыпившим Кряуняле проводил ее до школы и от имени хора павасарининков[3] попросил сочинить молитву для взрослых к матери божьей Островоротной. Чернюте усомнилась в своем таланте, однако, когда Жиндулис вызвался ей помочь, согласилась, но с тем условием, чтобы павасарининки и шаулисы вместе праздновали юбилей независимости.

— Это моя давняя мечта. Нас объединяет один бог, одна земля и одна цель — как можно быстрее освободить Вильнюс, — ответил Жиндулис, а Кряуняле добавил:

— Но, освободив его, мы бросимся в часовню Острых ворот, а вы, барышня, — в замок Гедиминаса. Но разве стоит нам из-за этого цапаться?

— Святая правда. Да ведет нас любовь к ближнему, без различия наших убеждений — поддакнул викарий и, приподняв шляпу, не помянул по привычке Иисуса Христа, а сказал: — Спокойной ночи! — И добавил: — Сладких снов. До скорого свидания у нас, в нижнем приходском доме.

— Удобно ли будет мне бывать у мужчин после уроков? Сейчас рано смеркается...

— Если стремишься к святой цели, не стоит бояться грязи, барышня. Грязь была и будет. Главное, чтобы мы сами сохранили мужество и чистоту, — сказал Жиндулис, а Кряуняле, икая, добавил:

— Вы еще нас не знаете. За девичью честь мы можем и голову сложить.

— Боже, какие вы молодцы!

— Может, зайдем к нам сейчас, барышня? — предложил Кряуняле. — Вдруг, малость согревшись, ощутим священный огонь и сообща сложим гимн к непорочно зачавшей?.. Моя музыка, ваши слова, вздохи викария.

— Не соблазняйте, творчество любит уединение, — ответила Кернюте и побежала по лестнице вверх, в свою комнатушку.

— Клюет рыбка. Жалко, слишком восторженная, — подытожил Кряуняле. — С такой уйма хлопот, а удовольствия с гулькин нос. Стоит ли путаться, Стасис?

— Заткнись, глупец! — сердито прикрикнул Жиндулис на органиста, который хихикал, будто дьявол, до самого приходского дома.

Месяц спустя Кернюте доставила им в приходский дом не молитву, а священную драму о героической литовской девушке, которая спасла князя Витаутаса из польского плена и сама погибла на плахе, умоляя бога спасти языческую душу князя. Драма кончалась живой картиной: Витаутас в монастыре крестоносцев уже после своего крещения забывается и во время бури умоляет бога Перкунаса вернуть ему Вильнюс и Тракай... В свете молний матерь божья является ему в облике героической литовской девушки и обещает исполнить его желание. Витаутас, ошеломленный этим чудом, падает ниц. Внезапно прекращается гроза и ливень. За стеной кельи монашеский хор поет «Аве Мария».