— Будем ждать.
— Так, так.
— Там видно будет.
— Господин Болесловас, еще одну рюмочку. Чтобы дорога не пылилась.
— Благодарю. За ваше здоровье и неувядающую красоту, пани Милда. Сто лят, господин граф!
— Дзенькуе бардзо.
— Барышне Мартине пожелайте светлой пасхи от дяди Балиса!
— Так, так.
— Благодарю.
Уже смеркалось, когда господин Болесловас, выезжая из ворот поместья, по старой привычке покосился на угловое окно второго этажа. Ему почудилось, что там маячит графиня Ядвига. Другой на месте Болесловаса, пожалуй, растерялся бы и перекрестился, но он, как и положено отважному мужчине, остановил лошадь и до тех пор смотрел вверх, пока призрак не превратился в Мартину и смущенно не спрятался за штору. Ах, шельма. Ах, шалунья, мамина кровь! Хотел господин Болесловас погрозить ей пальцем, но, подняв руку, удержался — просто отдал честь. Она, несмышленыш, откуда может знать, что господин Болесловас, в отсутствие солидных мишеней, иногда стреляет и по молоденьким совам. За это его все лесники лабанорского лесничества ненавидят. Не понимает эта темная публика, что в пьяном виде чертовская скука накатывает на него, будто туман в ложбину. Как же ему пробиться, как узнать, где счастья искать, хотя под Болесловасом и дрожит сейчас самый быстроходный конь волости?
— Вперед, Вихрь!
Мчался господин Болесловас вихрем, не чуя себя, а очутившись на развилке, остановил жеребца... Направо повернешь — опять в Кукучяй попадешь, в мягкую постель ляжешь да слушать станешь, как за стеной Крауялис откашляться не может, а Тякле громко вздыхает. Хоть пойди да успокой их обоих...
Отведи соблазн, господи. Много ли нужно с пьяных глаз? Нет уж. Лучше уж повернуть Вихря в сторону Лабанораса, в Кривасалис, да прижаться к этой куроедке Фатиме. Пускай откупается, нахалка, раз от протокола отвертелась и от кутузки. Пускай прижимает голову господина Болесловаса к пахнущей ветром груди, — как знать, может, в последний раз — и, поворожив ему на счастье, пускай оставит себе этот золотой крестик. На долгую память. Ха-ха...
Господин Болесловас пришпорил Вихря и помчался налево.
7
Не исполнились в ту весну тайные мечты Мешкяле. Спутал дьявол все карты господина Болесловаса.
В одно прекрасное утро, недели две после пасхи, когда Мешкяле запряг Вихря и увез госпожу Тякле в Утяну на базар (а если по правде — то заказать траурное платье), откуда ни возьмись появилась у открытого окна Крауялиса гадалка Фатима и предложила поворожить умирающему старику. Верная служанка Крауялиса Констанция, обидевшись, хотела взять метлу для этой цыганки-полукровки, но старик не позволил. Велел пригласить ее в дом и оставить их наедине.
О чем они говорили с глазу на глаз да что делали — никто не знает. Только когда Фатима ушла, господин Крауялис в тот же вечер вышел во двор встречать вернувшихся с базара. По свидетельству Констанции, Мешкяле с Тякле потеряли дар речи, а Крауялис заявил:
— Вы уж меня простите. Я решил жить.
Весь городок навострил уши. Что теперь будет? Долго ждать не пришлось. Накануне дня святого Иоанна лабанорские цыгане купили у Крауялиса Вихря — неизвестно за какую цену, а после святого Иоанна батраки Крауялиса перенесли вещички господина Болесловаса в заброшенную комнатушку рядом с участком, в которой тот обретался девять лет назад.