— И это все? — опешил доктор Шпрингер.

— На сегодня, — сказала я. — Оператор спешит.

— Тогда примите подарок, — сказал доктор Шпрингер и вложил мне в руки тряпичного Пьеро.

— Эрих, я не могу это взять.

— Делайте что хотите, но он ваш.

Пьеро поселился в Химках в прозрачной коробке из-под каких-то заграничных конфет. Уходя из дома, я оборачивала его в домотканую кукольную рубашечку, и он путешествовал на моей спине во внутреннем кармане рюкзака. Мы слетали с ним в Америку, где я показывала его всем, с кем встречалась. Естественно, разговор заходил и о докторе Шпрингере. Не все, кто пережил Терезин, вспоминали его добрым словом. Говорили, что он был груб, подчас жесток, брал взятки, пресмыкался перед начальством, оперировал нацистов. Что тут скажешь? Пьеро отомстил мне за молчание и исчез в нью-йоркском аэропорту при досмотре рюкзака. Был — и сплыл. Пропал навсегда. Как теперь смотреть в глаза доктору Шпрингеру?

Летом 1993 года я набралась отваги и поехала в Румбурк. Дверь открыла незнакомая женщина, в руке у нее был шприц, иглой вверх.

— Доктор Шпрингер болен, — сказала она. — Подождите, пожалуйста, на крыльце и скажите, как вас зовут, я передам.

В палисаднике цвели высокие мальвы, кажется, раньше их не было. И клумбы с анютиными глазками не было. Не помню, изменились ли автостанция и дорога к дому, я бежала бегом. За четыре года, что мы не виделись, я успела привыкнуть к Иерусалиму. Жила на улице Шмуэля Хуго Бергмана, читала Мартина Бубера, учила иврит — еще одна непролазная чаща…

— Проходите, — пригласила меня женщина, — у нас переобуваются.

Я сняла туфли. Низкорослая грубошерстная собака чуть не снесла меня с ног, за ней примчалась другая.

— Проходите, — повторил женский голос, — они у нас добрые, не укусят.

У нас!

Доктор Шпрингер лежал в кресле-качалке и смотрел в потолок. Женщины в комнате не было. Я подошла к нему, и он притянул меня к себе, руки у него все еще были сильными. Я села на пол, поджав под себя ноги, он гладил меня по голове и молчал.

— Ну что, беглянка, как поживает Пьеро?

— Плохо, Эрих.

— Не уберегла? Ладно. В конце концов, предмет неодушевленный. Я вот тоже не уберег Элишку. Это куда страшней. Все-таки она прознала… Тсс! — приложил он палец к губам и зашептал мне на ухо. — И у нее разорвалось сердце. От жалости… ко мне. Столько времени лгать… Эта женщина — мать моей дочери, я все ей отписал, — картавая речь с придыханьем наполняла ухо влагой. — Дочь так и не желает со мной знаться. А мать ее я никогда не любил. Не потому, что гойка. А может, и потому? По потерянному Пьеро она точно слезы лить не станет.

Доктор Шпрингер и Елена, 1994. Фото Э. Шпрингер.

— Эрих, почему бы вам не уехать? Я теперь живу в Иерусалиме…

Доктор Шпрингер выпрямил спину и, упершись все еще сильными руками о подлокотники, встал. Шаг, за ним другой…