Любой чех, восточный немец или русский, покритиковав коммунистическую систему в разговоре с иностранцем, рисковал заработать себе большие неприятности. А вот поляки находились в более выгодной ситуации. Они были не так богаты, как венгры или восточные немцы, но благодаря Гомулке могли свободно говорить о том, что им нравится, хотя и не имели права писать об этом, а те из них, кто владел землей, могли свободно на ней работать. Полякам разрешалось заниматься мелким бизнесом и посещать друзей или родственников в западных странах. Неприятности начинались, когда поляк открыто выражал оппозиционную точку зрения политическим способом, например, если его взгляды публиковались в зарубежных изданиях или подпольно на родине, без государственной цензуры.
У правления Гомулки были положительные стороны. Оставаясь коммунистом, он все же прекратил убийства и пытки, характерные для сталинской эпохи, и многие считали, что он как нельзя лучше использует невыгодное географическое положение Польши, находящейся между двумя великими странами, ее традиционными врагами.
В шестидесятых годах я был удивлен тем, с какой легкостью можно было въезжать в Польшу как минимум раз в год, а иногда и чаще, открыто говорить о политике и оценивать действующих личностей, правда, не без влияния большого количества спиртного. Мне спокойно предлагали перевести на английский язык для Би-би-си польскую книгу или пьесу, и даже взять интервью у литературных или политических знаменитостей. В Москве, Праге или Восточном Берлине мне никогда бы не позволили ничего подобного.
Но потом все это прекратилось. Израиль победил в «шестидневной» войне к большому сожалению СССР, но к радости многих поляков, приветствовавших военные достижения еврейского государства, которые можно было сравнить с победой библейского Давида над Голиафом. Произраильские настроения выражали офицеры-евреи, служившие в польской армии, а также официальные лица из Еврейской партии. В польских костелах даже молились за Израиль. Однако его польские сторонники, какой бы национальности они ни были, были обречены стать жертвами классической антисемитской «охоты на ведьм».
Гитлер уничтожил 90 процентов польских евреев. К 1945 году от трехмиллионной довоенной общины в живых остались только 300 000, а к концу десятилетия лишь десятая часть выживших находилась в Польше, — большая же часть эмигрировала в Израиль, который в 1948 году открыл свои двери для каждого еврея, где бы он или она ни жили. И многие ухватились за эту возможность убежать из страны, где их родственников и друзей убили в газовых камерах. Одни отправились на поиски другой жизни в новое государство Израиль, другие — в Новый Свет.
Те же, кто были коммунистами и стремились играть свою роль в новой социалистической Польше, не стали уезжать, причем некоторые заняли главенствующие посты в партии, армии и тайной полиции.
В 1967 году оставшихся в Польше евреев обвинили во всех проблемах страны. «Сионистские элементы» якобы подрывали социалистическое государство. Гомулка, чья жена Софья была еврейкой, в своей речи во время «шестидневной» войны заявил, что у поляка должна быть только одна родина. На это известный писатель Антоний Слонимский ответил, что понимает такой призыв, но почему же его родиной должен стать Египет?
Евреев вызывали к начальству и расспрашивали об отношении к войне. Любой ответ, отличавшийся от прямого осуждения Израиля, расценивался как сионизм, и за ним следовало увольнение. Кампания, развернутая в прессе по приказу тайной полиции, изобличала польских евреев как ростовщиков, владельцев средств антиправительственной пропаганды и мировых финансов.
Начало 1968 года ознаменовалось политическим кризисом, спровоцированным театральной постановкой «Дзядов» Адама Мицкевича. Действие этой поэмы происходит в начале девятнадцатого века и выражает негодование поляков против правления царской России. Режиссер специально выделил каждую антирусскую строчку, и каждый раз, когда они звучали со сцены, зал взрывался аплодисментами. Спектакль ставил под вопрос внутреннюю безопасность страны. Гомулка запретил его и издал указ, осуждающий стиль постановки.
В марте 1968 года польская молодежь стала проявлять интерес к южному соседу. Это стало новым поворотом. Традиционное отношение поляков к чехам и словакам нельзя назвать ненавистью, как в случае с немцами и русскими, — скорее это снисходительность. Считалось, что жители Чехословакии больше стремятся к ценностям среднего класса, нежели к борьбе за свободу против любых иностранных агрессоров. Но в 1968 году чехов соблазнила возможность реформирования коммунистической системы. Александр Дубчек, новый чехословацкий лидер, выдвинул идею «социализма с человеческим лицом». Как и Гомулка, он был убежденным коммунистом, однако верил, что эти взгляды можно сочетать с национальной независимостью, плюрализмом и свободой прессы. Во многих крупных городах Польши студенты вышли на улицы, чтобы выразить поддержку эксперименту Дубчека. Однако они не заключили союза с рабочими, а потому не имели экономического рычага. Специальные отряды, разъезжавшие по всей стране, смогли погасить источники недовольства и арестовать организаторов беспорядков.
Можно было предполагать, что в свете своего «либерального» прошлого Гомулка с симпатией отнесется к тому, что пытался сделать Дубчек, и как интернационалист, женатый на еврейке, будет напуган антисионист-ской кампанией. Но все оказалось по-другому. Время терпимости давно прошло. Гомулка позволил этой кампании продлиться больше года. К демонстрациям студентов он отнесся безжалостно. Его отношение к чехословацкой «ереси» также было жестким.
Когда я приехал в Польшу в марте 1969 года, страна уже была не той, какой я ее помнил по предыдущим визитам. Прежде поражали юмор и веселье, существовавшие рядом с бедностью и озлобленностью. Теперь же атмосфера стала грозовой. Большая часть евреев-интеллектуалов, включая театральных режиссеров Яна Котта и Иду Каминскую, уехала в Израиль или США. Почти пятьдесят писателей были исключены из коммунистической партии, а некоторые, например, автор «Пепла и алмаза» Ежи Анджеевский, попали в черный список, и их работы были запрещены для публикации. Молодежь сидела в тюрьме за то, что вышла на улицы несмотря на запрет государства. Соперник Гомулки Мечислав Мочар бросил ему вызов, выступив под лозунгом порядка и национальной гордости. Посла Польши в Лондоне Ежи Моравского отозвали на родину из-за недостатка бдительности. В продаже появились книги, высказывавшие предположение, что гонения на евреев в сталинское время были преувеличены, и рассказывающие о сотрудничестве евреев с Гитлером при подготовке Холокоста[111]. Польская армия всего лишь помогла Советам установить свободу в соседней стране. Не было никакого террора, никто не боялся насилия, но у поляков возникло чувство морального беспокойства, когда они осознали, как мало сделали для того, чтобы предотвратить эту национальную антиеврейскую кампанию, как некрасиво выглядит создавшаяся ситуация в глазах любого государства, если вспомнить то, что произошло с евреями на польской территории: в Освенциме, Майданеке и Треблинке.
В ту поездку я взял с собой корректуру моей книги о Гомулке. Когда я передал экземпляры польским официальным лицам, они наконец-то осознали, что это серьезная работа. Ранее они отказывались как-либо содействовать мне, но теперь, на последнем этапе, организовывали интервью, например с членом секретариата партии Артуром Старевичем и с другой скрытной личностью из польского руководства — Ежи Путраментом. Восходящая звезда партии, Мечислав Раковский, в то время редактор «либерального» еженедельника «Политика», любезно прочитал копию корректуры и за обедом в гостинице «Европейской» поделился со мной своими соображениями. Мне пытались помочь в самый последний момент, но герой моей книги никогда настоящим героем не был, а теперь и вовсе мало чем отличался от русской марионетки. Его достижение — относительная автономия внутри советской империи — было перечеркнуто. И «подвели» не только коммунисты. Вся нация не протестовала против антиеврейской кампании, и никто не возмутился участием польской армии в операциях на южной границе. В первом издании моей книги, вышедшей в июле 1969 года,
В декабре 1969 года меня пригласили в Краков на конференцию, организованную британским и польским министерствами иностранных дел. Я довольно эмоционально выступил с оценкой недавних событий. Я сказал, что как друг Польши поражен проявлениями шовинизма и нетерпимости, не говоря уж о военной агрессии. На что мне ответили, что мои взгляды ничем не отличаются от взглядов белогвардейца или западногерманского реваншиста, что я провоцирую польский народ на восстание против России, иными словами — на массовое самоубийство. Председательствующий с британской стороны Эрик Бертхауд, ранее бывший послом в Варшаве, рассердился на меня за то, что я «раскачиваю лодку». Он сказал, что столь резкая критика лишает меня возможности вести диалог с влиятельными представителями польского правительства. Не было никаких сомнений, что тогда против моей фамилии поставили галочку, причем не только поляки, но и британцы. Лишь через девятнадцать лет британская сторона снова попросила меня принять участие в круглом столе. И лишь через восемнадцать лет мне снова разрешили въезд в Польшу.
Однако и я решил прекратить общение с народом, чье поведение в 1968 году меня так неприятно поразило. Вскоре и в СССР меня внесли черный список и не принимали ни в одной стране социалистического лагеря; но даже если бы это сложилось по-другому, я все равно больше не поехал бы в Польшу. У меня пропало всякое желание помогать полякам продвигаться к более гуманной форме правления.
Вскоре судьба подарила Гомулке последний миг славы. 7 декабря 1970 года в Варшаву приехал канцлер ФРГ Вилли Брандт и подписал договор о признании послевоенных границ. Теперь дорога к развитию германо-польских дипломатических отношений была открыта. Во время этого визита Брандт также извинился за зверские убийства польских евреев во время войны. Известным жестом, который я впоследствии рекомендовал взять на вооружение советскому правительству, когда речь заходила о массовых расстрелах в Катыни, и британцам, в случае с насильственной репатриацией советских граждан в СССР в 1945 году, стало его коленопреклонение перед памятником борцам варшавского гетто.
Спустя пять дней Гомулка объявил повышение цен на основные продукты питания: 16 процентов на муку, 14 процентов на сахар, 17 процентов на мясо, 92 процента на кофе. Это был тот еще рождественский подарочек для уставшей нации. Через два дня несколько тысяч рабочих судостроительной верфи имени Ленина в Гданьске организовали марш-протест к зданиям партийных комитетов. Там их встретила милиция и открыла огонь по толпе. Как выяснилось, сам Гомулка отдал приказ использовать против демонстрантов силу. Теперь он уже был не тем Гомулкой, который оправдывал волнения в Познани в 1956 году, защищал участвовавших в них рабочих и клялся, что сталинские методы навсегда ушли в прошлое. 17 декабря утреннюю смену рабочих судостроительной верфи в Гдыне, едва те сошли с поезда, встретил оружейный огонь, что стало причиной смерти семнадцати человек. Многих убили в Щецине. Тысячи людей были арестованы, в том числе и молодой рабочий гданьской верфи Лех Валенса. Официально смертный приговор был вынесен сорока пяти человекам, но на деле цифра была гораздо больше.
И тогда министр национальной обороны Войцех Ярузельский заявил Гомулке, что не будет использовать армию для подавления восстаний польских рабочих. Из-за этого кризиса польский лидер оказался на грани нервного срыва. За те четырнадцать лет, что он находился у власти, он давно отвык от критики и утратил всякую терпимость к возражениям, считая их порождением нелояльности. Рассказывали, что однажды у себя в кабинете он бросил в посетителей телефонный аппарат, и что он уже не знал, какова средняя зарплата в стране. В час падения никто ему не сочувствовал, было лишь глубокое сожаление, что он не смог воплотить тех больших надежд, которые привели его к власти в сложные дни октября 1956 года.
20 декабря ЦК ПОРП собрался на внеочередное заседание и принял решение о смещении Гомулки вместе с его товарищами Зеноном Клишко и Марианом Спыхальским. Гомулка умер в сентябре 1982 года, и через несколько дней после похорон какой-то остряк написал на его надгробии: «Добро пожаловать в преисподнюю!»
Я уделял польским событиям не слишком много внимания, поскольку занимался решением собственных проблем, включая отставку с правительственного поста. Я вышел из правительства через пятнадцать дней после того, как Гомулка сделал то же самое, и, так же как он, потерял надежду на возможное возвращение. Однако я все-таки написал о падении Гомулки[112] на основе материалов, предоставленных моими польскими друзьями, и, конечно, мне вновь пришлось переписывать его биографию. Первое издание, завершенное в 1968 году и опубликованное издательством «Лонгмэн» в июле 1969 года, заканчивалось словами: «… пройдет много лет, прежде чем такого человека, как Гомулка, оценят по справедливости. Его деяния, как хорошие, так и плохие были очень важными. Нет таких весов, чтобы сравнить их и сказать, что же перевешивает». Второе издание, выпущенное «Пингвином» в 1972 году с учетом событий 1968–1970 годов, заканчивается более суровым вердиктом: «…свергнутому и униженному, ему ничего не остается, как получать пенсию и рассуждать о том, почему все пошло не так, в то время как Польша сурово осуждает его и заживляет свои кровавые раны».